принадлежит великому писателю!
Чай был допит, она встала, чтобы отнести чашку, и — снова остановилась, заинтересовавшись продолжением «исторического детектива».
«Из допроса монахов монастыря выяснилось, что накануне столетия со дня рождения Гоголя (1809– 1852) в 1909 году на кладбище проводилась реставрация могилы великого классика. Обновили ограду, укрепили свод подземного склепа: вот тут-то и появился на кладбище известный московский коллекционер, миллионер Бахрушин. Бахрушины были известными капиталистами, скупщиками скота, суконщиками, исполнителями военных заказов. Алексей Бахрушин слыл весьма экстравагантной личностью. Ум, энергия, глубокая эрудиция сочетались в нем с цинизмом и безумным азартом собирателя. Он коллекционировал театральные реликвии. Ради своей страсти капиталист был готов буквально на все. Ему удалось скупить тысячи уникальных вещей. После революции Бахрушин был вынужден передать всю свою коллекцию народной власти. Ленин лично предложил назвать музей его именем и назначил его директором. И сегодня театральный музей имени Бахрушина, готический дворец напротив Павелецкого вокзала — самое грандиозное специализированное собрание Москвы. В музее насчитывается один миллион экспонатов. Библиотека музея — шестьдесят тысяч томов. Рукописный фонд хранит редчайшие рукописи. Этот-то пленник страсти и решился на святотатство. За хорошие деньги кто-то из могильщиков украл для Бахрушина бесценный раритет. По слухам, череп Гоголя хранился в кожаном медицинском саквояже среди анатомических медицинских инструментов. Так Бахрушин хотел обезопасить череп Гоголя: мало ли что держит в саквояже патологоанатом! Смерть Бахрушина в 1929 году, видимо, навсегда унесла тайну нынешнего местонахождения черепа в могилу».
«Коллекционеры все-таки очень странные люди», — подумала Лика. Передача закончилась. Она отправилась готовить ужин, ругая себя за легкомыслие — вот-вот должна была прийти мама, а Гликерия ничего не приготовила.
Успела, впрочем, почистить картошку — «Ну да, плохая работа, милая моя, какой тебе хороший отдых, тут и из еды одна картошка», — и поставить ее жариться. Как раз в это время хлопнула входная дверь, вернулась мать.
— Привет, — сказала она, появляясь на пороге кухни. — А почему телевизор так надрывается?
— Я просвещалась, — сообщила Лика. — Оказывается, коллекционеры по сути люди не совсем здоровые. Могут украсть череп из могилы. Говорят, именно так поступил Бахрушин с Гоголем…
— Жуть какая, — охнула мать. — И что, ему не снились кошмары по ночам?
— Об этом история умалчивает, — вздохнула Лика.
— Я все-таки уменьшу звук, а то разговаривать невозможно… Такое ощущение, что мы с тобой не одни в квартире.
— Большой Брат следит за тобой, — рассмеялась Лика.
— Да ладно бы просто следил, а то такое ощущение, что он хочет жить с нами вместе и управлять потихоньку нашими мыслями.
— Позови его ужинать, а то он голодный…
— Нет, не буду, я сегодня не гостеприимна.
— Жалко, — заметила Лика. — Сегодня к нам может забежать Димка. Я должна ему кое-что передать.
— На твоего Димку моя неприязнь к «большим братьям» не распространяется, я даже сварю ему кофе.
— Ну, он вообще-то не мой, — заметила Лика.
И подумала: «А вот Саша, он мой. И я бы хотела, чтобы мне сказали — „твой Саша“. Почему так? Не знаю. Есть люди, с которыми хочется быть рядом постоянно. Вот Саша — я знаю его всего один день. Но — мне кажется уже, что я его чувствую. И мне с ним легко. Даже если бы он не был художником — мне все равно было бы легко с ним. Хотя он странный, а Димка — нормальный и понятный».
— Когда к нам твой приятель пожалует? Может, есть смысл его подождать? — спросила мать.
— Да нет, он придет поздно. И по делу. Мне надо ему кое-что передать.
— Ладно, ждать не будем.
Они поужинали, потом смотрели фильм про Эркюля Пуаро, а около десяти позвонил Димка.
— Лика, я не смогу сегодня приехать, можно эта вещица побудет у тебя до завтра?
— Можно, — согласилась Лика. И ей снова показалось, что голос Дмитрия какой-то странный — как будто он его нарочно приглушает, чтобы — не услышали.
— Спасибо! Мне жутко неудобно, но… Завтра мы что-нибудь придумаем.
Последние слова он произнес совсем другим тоном, как будто приглашал Лику на свидание. Лика удивилась.
— Я завтра перезвоню тебе, и мы обязательно встретимся! Не сердись, милая, таковы обстоятельства!
И он повесил трубку — так быстро, что Лика даже не успела спросить, когда примерно его ждать.
«Странно все-таки, — подумала она. — Что с ним происходит? Такое ощущение, что он крупно влип… Хотя — с другой стороны, он в самом деле мог заболеть. А я все придумываю. Надо смотреть на происходящее спокойнее, не искать никаких страшных коллизий там, где их нет, и их и не будет».
Несмотря на то что ей удалось себя успокоить, она долго не могла заснуть — ей казалось, что Димка в самом деле попал в нехорошую историю из-за своих «антикварных» дел, а потом она все-таки заснула, и ей приснилось, что она идет за ним по темной улице, и он, Димка, несет в руках какой-то сверток, и Лике почему-то кажется, что это голова, завернутая в тряпку, и она даже знает, что это голова Гоголя, а в самом конце улицы она видит человека, только как она не пытается рассмотреть его в темноте, не может даже понять, кто перед ней, мужчина или женщина, просто — это Тень. И ей становится страшно и за себя, и за Димку, и очень хочется закричать, остановить Димку, но — кто-то дергает ее за руку. Она оборачивается.
Видит перед собой девочку — маленькую, светловолосую девочку, и ей кажется, что она эту девочку уже видела где-то. Но вот вспомнить где никак не может…
Девочка, приложив палец к губам, берет ее за руку и шепчет:
— Не надо… Пока тебя не видят. Они убивают, когда понимают, что их заметили.
— Но это сон, как они могут убить нас во сне?
— Они и во сне убивают, — отвечает девочка, и Лика понимает вдруг, что она видела девочку в своем видении, когда прикоснулась нечаянно к Марининому свертку, и ей хочется закричать, она пытается вырвать свою руку из ее руки — и просыпается…
Она некоторое время лежала, закрыв глаза, и боялась открыть их — ее не покидало ощущение, что в комнате она не одна. Она боялась даже пошевелиться — хотя это было глупо, ведь — если этот «кто-то» был бы действительно, он уже давно понял бы, что она проснулась.
«Надо открыть глаза. Надо открыть их, убедиться, что сон кончился, я нахожусь в своей комнате».
— А в этом мире, ночном, есть что-то твое? Ну, так открой глаза…
«Они и во сне убивают».
Обычно ночной кошмар заканчивался вместе с пробуждением, оставляя после себя только неприятный привкус тревоги. Достаточно было включить свет. Теперь Лика понимала — сон кончился. Но — ей казалось, что она еще там, в этом мутном кошмаре, и веки были тяжелыми, отказывались подчиняться.
— Мой сон был слишком глубоким…
«Или — твое проникновение было слишком глубоким. Или — кто-то хочет поговорить с тобой, потому что — с тобой можно говорить…»
Она на этот раз слышала этот голос вполне отчетливо и — извне. Лика напряглась — ей стало так холодно и страшно, что на этот раз она не сможет справиться, но — она собралась и открыла глаза.
От резкого движения глаза заболели. И она не сразу привыкла к темноте. Потянулась рукой к выключателю, щелкнула — резкий электрический свет заставил ее зажмуриться.
А свет ли?
