— Что скажете на это?
Он смотрел сейчас с победой и радостью, а Нико почему-то подумал, что он специально выучил это стихотворение в «процессе подготовки к поездке», чтобы блеснуть эрудицией, и — поймал себя на том, что он на стороне Влада, потому что — если уж выбирать, чью принять сторону, то Влад был ему симпатичнее.
— А вы чем упрочняете свой удел? — слегка улыбнулся Влад. — Не грехами ли?
— Нет, подождите, мы переходим на личности, — возмутился Олег Сергеевич.
— Почему переходим? Мы перешли уже на личности, вы не заметили? Я вам просто заметил, что Влад Дракул, он же Цепеш, никогда не был вампиром. А ложь о нем — живет по сей день. О жестокости же могу сказать, что изменились времена, те времена были другими, и… неизвестно еще, лучше ли вы, новые воеводы… Жестокость Дракула была другой. Ему надо было защищать свою страну. А — вот ваша жестокость не оправдывается ничем, потому что — в отличие от того же Дракула, вы не найдете оправданий… Кстати, известно и другое свидетельство о Дракуле. Дьяк Федор Курицын свидетельствовал, что: «И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет живъ…» То есть — «И так ненавидел зло в своей земле, что, если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Будет ли знатный боярин, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти, и так грозен был…»
— Ну, это вообще особенность православного сознания, — рассмеялся Олег Сергеевич.
Влад нахмурился. Странным образом последняя фраза не понравилась и Нико, чему он удивился — сам всей душой отвергающий странную веру, сам — атеист — сейчас он был готов возмутиться, задать вопрос — при чем тут это, и чуть не спросил, но его опередила Елизавета, молчавшая до этого мгновения.
— При чем тут это? — спросила она. — Если вы чего-то не понимаете, не хотите понять, отвергаете, как неудобное для себя, — зачем же сразу обвинять, отрицая? Вас ведь тоже можно обвинить. В течение трех веков о Владе Цепеше никто особенно и не вспоминал, может быть, он так и остался бы персонажем средневековой истории, если бы не роман Брэма Стокера «Дракула», вышедший в 1897 году. В принципе сочинение Стокера — не более чем бульварный роман начала века, который сейчас читать просто-напросто скучно. Исследователи, изучавшие черновики Стокера, утверждают, что в первых вариантах вместо Трансильвании была Штирия, а главным героем был австрийский граф, но потом Стокер случайно встретился с неким венгерским краеведом, и все изменилось. А не было бы этой встречи, кто бы знал о Владе? Кто сегодня, скажем, в Америке слышал о таких исторических личностях, как Штефан III Мушат, Влад III Бассараб, Матьяш Хуньяди? И — представьте себе на мгновение, что кто-то напишет книгу про вас и вы останетесь на века с несмываемым клеймом — «вампир». Осуждать же его — легче, чем осудить себя. Влада нельзя ни судить, ни оправдывать исходя из наших представлений. Это был другой мир. Это ни хорошо ни плохо. История бесстрастна — было то, что было. Пристрастны люди.
Она говорила спокойно, и в то же время ощущалось, что она сейчас напряжена. Это почувствовал и ее брат. Подойдя к ней, он с нежностью провел по ее волосам рукой.
— Поздно, — сказал он. — Пора. Ночь настала. Пусть каждый найдет то окно, которое заслужил…
И, быстро повернувшись, пошел вверх по ступеням, увлекая их за собой.
Глава 10
ПАРАКАЛО, ЭВХАРИСТО…
К кому же может воззвать та, что здесь очутилась, если дальше нее одни мертвецы бывали? Они лишь видят, как ширится море печали между ними и теми, с кем душа не простилась.
— А я тебе, игемон, — сказал Иешуа участливо, — посоветовал бы поменьше употреблять слово «черт».
— Не буду, — сказал Пилат, — черт возьми, не буду…
И голос у него был странным. Она слушала, что он ей говорит, и не могла понять, почему вместо радости, что он ей позвонил, что он зовет ее с собой, — ее сейчас переполняет странное чувство боли и близких слез.
Или — так выглядит счастье? Мы просто не знаем, как оно выглядит, решила она.
А Саша все говорил, говорил — она молчала, просто слушала его, она находилась в полусне.
— Понимаешь, я подумал, что нам нужно поехать туда. Лика, я не знаю, как тебе это объяснить, ты вправе считать меня полным идиотом… Но — мне кажется, что, если мы это сделаем, что-то изменится. Мы выполним то, что должны выполнить.
Она не ответила, она продолжала молчать, думая, что — она согласна ехать с ним куда угодно, и в то же время ей было страшно.
— Лика, ты меня слышишь? Если ты не согласна, я пойму тебя!
— Нет, я согласна, мы же хотели туда, помнишь?
— Но — мы собирались весной, а сейчас не то время…
— Нет, время всегда то, — проговорила она и даже улыбнулась, продолжая удивленно всматриваться в собственную душу — что с ней? Почему так больно? Почему так хочется плакать?
— Давай завтра обговорим все, я завтра забегу к тебе на работу…
— Да, — ответила она. — Я буду ждать тебя.
Она повесила трубку.
Включила свет на кухне. Сейчас ей казалось, что все странным образом изменилось, или — изменилась она? Как там у Навроцкой: «Скажите мне, эта сладкая боль — счастьем зовется?»
Она взяла со стола томик ее стихов и прочитала там: «Тот, кто до тебя оставил под камнем молитву, кто бы он ни был, оставил не одну молитву, а две», улыбнулась — две молитвы, оставленные там, под камнем, в развалинах монастыря. Две молитвы — которые надо прочесть. И надо именно им. Потому что — мира два. И люди, которые живут в этих разных мирах, никак не найдут этих молитв и не хотят понять, что по сути мир один, и он должен быть один, таким его создал Бог, только люди сами разделяют его, разрывают на части, делая больно и друг другу, и — миру…
И самим себе.
За окном шел снег, медленно, большими хлопьями — прекрасный, молчаливый, загадочный, и Лике становилось легче, когда она смотрела на него, ей в голову пришли строчки стихотворения Е. Навроцкой о снеге: «Кто знает, не принес ли он посланья, что пишет людям Бог?» — и улыбнулась, потому что и в самом деле — боль прошла, уступила место ожиданию радости и удивительной легкости.
Сейчас ей хотелось, чтобы поскорее прошла ночь, наступило утро, день, час, миг — когда она обернется и увидит Сашу.
И хотя ей было еще немного страшно, что теперь так много зависит от этого человека, которого она еще недавно не знала, она уже успокоилась.
«Мы поедем туда. Он настолько мне доверяет, что берет меня с собой. Это место для него свято. А он берет меня с собой».
