Григ неожиданно усмехнулся и посмотрел на меня, как мне показалось, ласково… Но, может, это мне действительно показалось.
— Так что там у тебя с Каревой?
— Карина не хочет иметь никакого дела с нашей газетой, — коротко пояснила я. — Все ее аргументы на этой кассете…
Мы помолчали. Потом мой бывший муж тяжело вздохнул и, судя по всему, намеревался что-то сказать, но не успел. В дверь постучали, и, обернувшись, я увидела на пороге кабинета Николая Ильича Потехина собственной персоной.
Сидя рядом со следователем в видавшем виды «Москвиче» сорок первой модели цвета «мокрый асфальт», я, решив это предварительно, никаких вопросов вплоть до Милкиного дома больше не задавала. Мое решение было продиктовано двумя обстоятельствами. Во-первых, повышенный интерес к случившемуся вполне мог родить в ментовских мозгах подозрения в мой адрес — так я считала, во всяком случае, тогда. Во-вторых, после прокола с кассетой я больше не доверяла себе, обнаружив, что в последнее время мой язык начал опережать сознание уже систематически… Молчала я и в тесном, обшарпанном подъезде, пока мы (вместе с Потехиным за мной заехали еще двое каких-то его сотрудников в штатском) поднимались на Милкин четвертый этаж.
Сердце мое сжималось все тоскливее с каждым пролетом, словно на него посадили отвратительную, жирную пиявку-кровопийцу: сколько раз, господи, сколько же раз и в безмятежные, и в тревожные, и в драматические моменты своей жизни я проделывала этот путь с Милкой или одна, направляясь в гости к моей подруге… Мысль о том, что сегодня я, скорее всего, в последний раз отсчитываю знакомые до последней щербинки ступени Милкиного подъезда, тоже в каком-то смысле оказалась для меня последней каплей. Когда наша молчаливая компания достигла знакомых дверей, действительно взломанных, которые охранял молоденький милиционер, я обнаружила, что по моим щекам текут редкие слезы…
Потехин, конечно, тоже это заметил, но ничего мне не сказал, только откашлялся вслух, словно прочищая горло, и поспешно распахнул приоткрытую дверь… Не знаю, почему Милка так и не поставила железную или хотя бы укрепленную дверь в свое жилище. На моей памяти она собиралась сделать это не один год, да так и не сделала. И вот результат… Войдя в «студию», я ахнула, моментально забыв про слезы.
Любимая Милкина софа была вся разворочена, секретер распахнут, его многочисленные ящички либо выдвинуты, либо вообще сброшены на пол, компьютер вместе с монитором стоял на полу, кассеты, любовно коллекционируемые Людмилой, валялись повсюду… Словом, ее всегда аккуратно прибранная квартира выглядела так, словно в ней побывал Мамай со всей своей ордой… Я замерла на верхней из трех ступеней, ведущих в «студию», не решаясь сделать вперед ни шага.
— Вот, — произнес Потехин и посмотрел на меня с таким видом, как будто демонстрировал не этот кошмарный разгром, а редкое произведение искусства. — Сами видите…
— Вижу… — Я с трудом разлепила почти склеившиеся губы. — Господи, да как я, по-вашему, в таком хаосе определю, если что-то пропало?! Это ж полдня понадобится, не меньше!
— Ничего не поделаешь, полдня так полдня… Но я так не думаю, — возразил он. — Во всяком случае, попробуем действовать по системе… Начнем, точнее, попытаемся начать с ценностей и денег… Вы знаете, где она хранила то и другое?
— В секретере, — пробормотала я автоматически.
— Это мы уже поняли… Вы в состоянии определить, если что-то из тех же украшений пропало?
— Что-то? — сообразила я с трудом. — Вы хотите сказать, что какие-то вещи остались?..
— И деньги — тоже, — кивнул Потехин и деловито добавил: — Пройдите, пожалуйста, сюда.
Повинуясь его указующему персту, я наконец спустилась вниз и двинулась в сторону развороченного секретера, стараясь по мере возможности обходить скинутые на пол вещи и вспоротую чем-то острым софу… Похоже, грабитель искал здесь что-то конкретное…
— Вор искал что-то определенное! — тут же, словно подслушав мои мысли, озвучил это подозрение Потехин.
Мы с ним в сопровождении одного из мальчиков достигли наконец секретера. Среди сброшенных на пол ящиков и ящичков на ковровом покрытии, прямо у моих ног, сияли в лучах утреннего солнца, проникавшего сквозь неплотно сдвинутые шторы, Милкины любимые изумруды — главная ее ценность, если иметь в виду украшения… Изумрудный браслет и крупные серьги лежали аккуратненько, рядышком, странный ворюга не только не позарился на эти подлинные и очень дорогие камни в обманчиво-простой оправе из белого золота, но еще и собрал вместе весь комплект, словно заглянул сюда полюбоваться Милкиным благосостоянием!..
Я с трудом оторвала глаза от изумрудов и обнаружила, что Потехин смотрит на меня внимательно и испытующе.
— Бред какой-то, — произнесла я искренне. И снова оглядела пол вокруг секретера. То тут, то там поблескивала среди каких-то обрывков рукописей, лоскутков и смятых вещей Милкина бижутерия. Так же открыто, как изумрудный гарнитур, валялось одно из ее двух-трех золотых колец с маленьким сапфирчиком…
— Почему бред? — усмехнулся следователь. — Если искали что-то конкретное, значит, предмет поиска в глазах преступника куда более ценный, чем это все… — Он обвел рукой разгром. — К тому же мы не нашли денег, за исключением полутора тысяч рублей в ящике кухонного стола… Как вы полагаете, у Людмилы Евстафьевны могли быть дома более крупные суммы?.. Дело в том, что ее документы тоже перерыты, и так же варварски. Но ни одной сберкнижки среди них не обнаружено… Пока, во всяком случае. Осмотр мы проводили, как вы понимаете, первичный, самый приблизительный. Старались сохранить к вашему приезду более-менее все как есть…
— Мерси… — буркнула я. — Сберкнижек можете даже не искать, Милка никаким банкам категорически не доверяла и… Ой, мама!..
— Что?! — Потехин немедленно подобрался, словно гончий пес.
Как я могла забыть?! Вероятно, только от пережитых потрясений, не иначе!
— Нам не придется долго выяснять, что искал этот подонок! — Я впервые за время знакомства с Потехиным ощутила что-то вроде радости. — У Милки здесь есть тайник, и он цел! Если она что-то от кого- то важное упрятала, что-то, из-за чего ее даже убили, то это может храниться только там!..
— И вы так уверены, что тайник цел? — Следователь посмотрел на меня с удивлением и недоверием.
— Сейчас поймете почему! — ответила я и направилась к кухонной платформе, едва не споткнувшись об один из ящиков секретера. — Похоже, вы действительно ничего тут толком не осмотрели, иначе, может, и сами бы все нашли… Если, конечно, вор не оказался хитрее вас!
Вор хитрее не оказался, несмотря на то что Милкин тайник, на мой взгляд, был примитивнее некуда. Хотя… Снимая со стены над газовой плитой абсолютно безвкусную аляповатую картинку, изображавшую натюрморт из дохлой рыбы и почему-то фруктов, по нижней планке которой были приделаны крючки для всяких половников и ножей, я подумала, что бзик Корнета насчет психологии, наверное, не так уж и глуп. Во всяком случае, в данном случае он сработал: грабителю, видимо, и в голову не пришло, что тайник с вожделенной вещью может находиться в столь легко достигаемом месте, под столь безвкусной картинкой рыночного производства… Заодно мне стало ясно, почему Милка, вопреки моим неоднократным увещеваниям поменять эту безвкусную гадость на что-нибудь более приличное по части живописи (если ей так уж приспичило прикрывать свой тайник живописью!), только загадочно улыбалась… Да, она действительно была лучшей ученицей «гуру Оболенского», в том числе и по части психологии…
Итак, я легко сняла постылую фруктово-рыбную картину, выглядевшую, между прочим, намертво приклеенной к стене, с двух крючков, на которых она на самом деле крепилась, и торжествующе посмотрела на дышавшего мне сзади чуть ли не в загривок Потехина. В неоштукатуренном, а просто «окирпиченном» углублении за этой мазней с первого взгляда бросались в глаза по меньшей мере две вещи: средней толщины пачка «зеленых», стянутая резинкой, и какая-то толстенная рукопись, задвинутая к задней стенке, сверху которой лежала солидная тетрадь обычного клеенчатого вида и несколько дискет.
Если бы я знала заранее, что это за рукопись, мое торжество над «глупым» Потехиным и его
