2
Я родилась и выросла в провинции, в те самые времена, которые теперь совершенно справедливо называют застойными. Наверное, поэтому я и сама в некотором смысле тоже застойная… В значении не тупая, а инфантильная, как, между прочим, подавляющее большинство моих ровесников.
Во всяком случае, решительно все события, составляющие мою биографию, применительно к возрасту происходили позднее, чем у других. Например, у нормально развивающихся личностей первая и, естественно, глупая любовь приходится на старшие классы средней школы (если не на младшие). Меня же она настигла в девятнадцать лет и, конечно, обернулась кратким, как весенняя гроза, первым браком. Ни своего первого мужа, типичного кухонного певуна-гитариста, намного старше меня, ни нашего скоротечного брака и лишенного трагизма развода я, как ни странно, почти никогда не вспоминаю. Вообще, если говорить об эмоциональной стороне, не помню — столь ничтожный след в душе все это оставило. Возможно, причина и в том, что вся моя жизнь, в сущности, расколота надвое: до Москвы и после, уже в Москве, куда я приехала, отпраздновав свой двадцать четвертый день рождения, с целью осуществления давней мечты — поступления на журфак МГУ…
В данном случае застойность выражалась еще и в том, что еще в седьмом классе, в анкетах, которые тогда были в большой моде в школах, при ответе на вопрос о будущей профессии я аккуратным почерком хронической отличницы писала слово «журналист». Одноклассники хихикали над столь экзотическим для провинции выбором, но не очень. В конце концов, ведь это именно я побеждала на всех конкурсах на лучшее сочинение (в классе, школе, городе, а однажды даже в области), и это я писала примерно за половину из них домашние опусы: многочисленные вариации на заданную тему. Ну а реально до МГУ я добралась, как уже упоминала, только к двадцати четырем годам, когда нормальные люди готовятся к защите диплома, а не предпринимают попытку осуществить свои школьные, наполовину позабытые розовые мечтания. Да еще в ста случаях из ста — провальные.
И только благодаря Людмиле мой собственный естественный провал не привел к конечному пункту под названием «панель». Несмотря на полновесные двадцать четыре, выглядела я от силы на восемнадцать, так что шансы свалиться в упомянутую пропасть были… Тем более, что возвращаться домой после провала я не собиралась. До сих пор до конца не знаю, что именно толкнуло тогда абсолютно несклонную к альтруистическим поступкам Милу подойти ко мне в частично уже рыдающей толпе неудачливых абитуриентов, застывшей перед списками немногочисленных счастливчиков, среди которых меня, естественно, не было. Если бы не она, у моей провинциальной мамы никогда не возникла бы сегодняшняя возможность изо всех сил гордиться тем, что ее дочь — единственная из всего класса — действительно
Позднее выяснилось, что Людмила заприметила меня еще во время экзамена по русскому устному. По причине необычного стечения обстоятельств Милка сидела в экзаменационной комиссии, по ту сторону стола: кто-то там внезапно заболел, и ее посадили «для численности» как уже защитившуюся да еще работающую в популярной «молодежке» дипломницу. Я же во время экзамена от волнения не только Людмилу, но вообще ни одного члена комиссии, включая председателя, толком не видела и, конечно, не запомнила. И, как уже говорила, понятия не имею, чем ей так понравилась, что даже запомнилась. Сама Милка совершенно серьезно уверяла, что исключительно внешностью.
— Отродясь не видела такой толстенной, черной, да еще кудрявой косы! — заявила она мне вместо приветствия для начала знакомства. — Жаль, что придется ее остричь…
Я поглядела на высокую рыжеватую девицу с нахальными зелеными глазами, возникшую рядом, как на сумасшедшую и попыталась высвободить из ее сильных, прохладных пальцев свой локоть. Локоть не высвобождался, и я не нашла ничего умнее, как спросить:
— С какой стати я буду стричь косу?
— А с той, что у нас в газете такой прикид и такие прически не приняты — другой стиль! Надеюсь, ты согласна пожертвовать этой прелестью ради работы в нашей конторе?..
И она произнесла название популярной «молодежки», еще не успевшей тогда приобрести окончательно скандальную славу.
— Но… — пробормотала я, — вы… Почему вы решили, что я… Вы меня, вероятно, с кем-то спутали, я…
— Ты Марина Вершинина, не завалившая ни одного экзамена, но не добравшая баллов. Из какого-то, не помню какого, Урюпинска, — усмехнулась Людмила. — А работать ты у нас будешь, потому что я так хочу. А я там не последний человек, и к тому же сплю с Григом… То есть с главным!.. Ты где остановилась, в общаге?
— У тетки… — растерянно ответила я, подавленная происходящим. Сориентироваться в потоке информации, излитой Людмилой, мне оказалось явно не под силу.
— Тетка злыдня? — Как-то незаметно она успела уже вывести меня из толпы неудачников и теперь тащила в сторону метро, от которого нас отделяло переполненное транспортом шоссе.
— Вовсе нет, — запротестовала я.
— Тем лучше, значит, есть возможность осуществить прописку… Там случайно не коммуналка?
— Двухкомнатная квартира, — покорно отвечала я на ее вопросы.
— Чудненько!
Мы уже достигли шоссе, я приготовилась ждать свой свет, чтобы перейти на другую сторону, к метро, но Людмила потащила меня к припаркованной неподалеку от перехода довольно-таки обшарпанной черной «Волге» не самой последней модели.
И только тут я наконец спохватилась и перепугалась, враз вспомнив все и мамины, и тетушкины предупреждения о «московских ужасах», о коварных столичных сутенерах, прямо на улицах хватающих провинциальных идиоток и заволакивающих их в свои тачки… Ну и так далее. Но именно в этот момент дверца «Волги» распахнулась, из салона выглянул убедительно увешанный целой кучей затейливых и явно дорогущих фотокамер парень в очках, с интеллигентным еврейским лицом.
— Наконец-то! — Он добродушно ухмыльнулся. — Тебя, Милка, за всеобщей погибелью типа конца света хорошо посылать.
И, скользнув по мне быстрым доброжелательным взглядом, добавил:
— Привет!.. Это и есть твоя добыча?
— Ну…
— Давайте скорее, девчонки, а то Кравцов уже на пейджер запрос сбросил, где нас дьявол носит…
Фамилия Григория Кравцова, успевшая стать к тому моменту, во всяком случае в провинции, почти легендой, для меня, несколько лет подряд выписывавшей его газету, прозвучала паролем. И ничтоже сумняшеся я вслед за Людмилой нырнула за предупредительно распахнутую Рудиком (а это был он) дверцу «Волги». И всю дорогу лихорадочно соображала, как лучше ответить по прибытии в редакцию на вопрос о моем рабочем стаже: в том, что такой вопрос будет задан, я не сомневалась ни секунды. И переживала жутко, поскольку в моей трудовой книжке красовалась позорная, как я полагала, одна-единственная запись: «Литературный сотрудник многотиражной газеты ЭМЗ „Сигнал“…» Под аббревиатурой «ЭМЗ» имелся в виду наш электромеханический завод. В «Сигнале», заводской многотиражке, прозванной рабочими «Свистком», я проработала год и два месяца — после развода с мужем. К данному факту в тот момент сводился весь мой профессиональный опыт… Его, как я тогда думала, должно было хватить для поступления, но уж никак не для работы в столичной да еще такой замечательно недоступной газете…
В реальности все получилось наоборот. Поступление мое в тот год не состоялось, а в родную ныне контору, благодаря необъяснимому Милкиному поступку, я попала молниеносно, словно по мановению волшебной палочки.
Я смутно помню, как мы добрались до редакции, как Людмила в мгновение ока выписала мне пропуск, как мы вначале ехали все вместе на лифте, причем одна из камер Рудика немилосердно впилась мне в бок острым углом из-за тесноты кабинки. Потом сквозь целую прорву длинных коридоров, в путанице которых, как мне тогда показалось, разобраться невозможно, продвигались в сторону приемной главного, то есть его святилища, мимо огромного количества говорливых, бегающих туда-сюда людей.
