планировал вывести старшего сына в люди, но разорился. Тевд вступил в армию и ничуть об этом не жалел. Полагал, что быть удачливым воином поинтересней, чем вороватым чиновником.
– Это потому, что ты еще мальчишка, – заметил Черепанов. – Посмотрим, что ты скажешь через двадцать лет.
– Через двадцать лет, когда мне стукнет сорок, я уже буду первым кентурионом! – самонадеянно заявил Тевд. – А то и старшим – чем я хуже Феррата? Или военным префектом. А еще через пять лет, когда я выйду в отставку с полными сундуками серебра и изрядным жалованьем, женюсь и, может быть, захочу стать чиновником. Каким-нибудь квестором. А еще лучше – изберусь в эдилы. Здесь, в приграничье, для отставного кентуриона, вдобавок грамотного, любая должность открыта.
– А если тебя убьют или покалечат?
– На все воля богов, – последовал ответ. —
А боги ко мне благоволят, командир.
– И в чем это выражается?
– Вот тебя мне подослали! – Парень засмеялся. – Я-то думал: как мне из такой дерьмовой кентурии выбираться? А тут появился ты – и вытащил меня из дерьма. Вместе с кентурией.
Это была самая своеобразная версия попадания Черепанова в этот мир. Чтобы поправить карьеру Тевда Трогуса.
За прошедшие три дня в поместье сенатора Гордиана многое успели сделать. Теперь только обгорелая роща да светлые створки новых ворот напоминали о недавнем побоище. Это, да еще воронье, обсевшее повешенных, уже источавших тяжелый смрад разложения.
Проезжая мимо, Черепанов на трупы, обезображенные падальщиками, не смотрел. Не из брезгливости. Просто его мысли были заняты другим.
Его ждали. Похоже, кто-то из поселян, завидев всадников (сверкающие доспехи и парадный пурпурный гребень кентуриона заметны издалека), успел предупредить хозяйку.
Корнелия Гордиана встречала его на ступенях портика.
В белой длинной столе и мягком белом плаще из козьей шерсти. Густые черные волосы, искусно уложенные и скрепленные золотой сеткой с капельками крохотных рубинов, еще более подчеркивали идеальную белизну лица, словно бы выточенного из чистейшего алебастра.
– Приветствую моего спасителя! – Голос домны был чист и ясен. Может быть, чуточку театрален. Чувствовалось, что дочь сенатора учили красиво говорить.
Черепанов спрыгнул с коня, поводья которого тут же подхватил кто-то из слуг.
– Я счастлив снова склониться перед божественной красотой! – Геннадий отвесил поклон. Он не знал, что предписывают в данном случае здешние правила этикета, и решил просто быть искренним.
– Прошу, доблестный кентурион, и ты, воин (жест в сторону Трогуса), войдите! Будьте моими гостями!
Все шестеро раненых, оставленных на вилле, выжили. И уверенно шли на поправку. Медик, худощавый грек лет пятидесяти, заверил, что пятеро не позднее, чем через два месяца, смогут вернуться в строй. Шестой, к сожалению, никогда уже не будет легионером. Рана в боку заживет. И сломанные ребра тоже срастутся. Но германский топор перерубил подколенные сухожилия. Поэтому раненый навсегда останется калекой.
– Жаль, – искренне произнес Черепанов и подумал, что надо бы договориться с писарем: оформить задним числом парню «декуриона». Чтобы пенсия была побольше. Да, местная медицина – куда лучше, чем ожидал Геннадий. Но все же похуже, чем в двадцать первом веке. В том времени парню сшили бы поджилки – и все дела. Ну, хромал бы немного…
Последние слова подполковник пробормотал себе под нос, но медик услышал.
– Сшить сухожилия? – проговорил он удивленно. – Мой учитель такого не делал. Но мысль любопытная… Тебя обучали медицине?
– Я – солдат, – сказал Геннадий. – Сам понимаешь… И там, где я родился, лечат по-другому.
– Было бы крайне любопытно поговорить с вашими медиками, – заметил грек.
«Еще бы!» – подумал Черепанов.
Хотя он подозревал, что большая часть наработок прогрессивной медицины здесь окажется бесполезной. Без современной им техники и фармакопеи. Он уже знал, что значительное число раненых умирают не от самих ран, а от потери крови. Или от последующего заражения. Например, после полостных операций, проведенных местными врачами, которые, кстати, старательно выполняли все требования антисептики. Не потому, что знали о микробах, а потому что их так учили. Но раз на раз не приходится. Зато – приятный сюрприз! – в этом мире существовала анестезия. С помощью настойки мака. Правда, в полевых условиях чаще использовалось спиртное.
И деревяшка – в зубы.
Но факт остается фактом: в пылу битвы те же варвары продолжали биться и убивать с такими ранениями, после которых человек не должен не то что драться, на ногах стоять. С проломленной головой, с отсеченными конечностями, с разваленной брюшиной. Черепанов сам видел, как громила-германец одной рукой кишки придерживал, а другой – рубил наотмашь. Да, они еще могли убивать – какое-то время. Но выжить – нет.
Пока Черепанов общался с лекарем, в триклинии готовили стол. Вернее, столы, поскольку, как выяснилось, в хороших домах со столов не убирали. Убирали сам стол. И приносили следующий. Накрытый, разумеется.
Обедали вчетвером: Геннадий с Трогусом, прекрасная хозяйка и почтенного возраста дама, домна Фотида, бывшая при Корнелии, надо полагать, кем-то вроде компаньонки. Последняя оказалась весьма полезна Черепанову – в качестве источника информации о здешних застольных манерах. Сама Корнелия ела, как воробушек: там зернышко, тут семечко… Но очень изящно. Черепанов искренне ею любовался. Правда, не забывал отдавать должное и тому, что лежало и стояло на столе. Двенадцать часов в седле изрядно возбуждают аппетит.
– Я рада, Геннадий, что ты сумел так скоро приехать, – говорила Корнелия. – Ты показался мне очень интересным человеком. Не таким, как другие военные.
– Не таким, как твой жених? – осведомился Черепанов.
– Секст – не военный. – Изящная головка качнулась, звякнули золотые колокольчики-серьги. – Секст – в первую очередь патриций. Конечно, он храбрец. Он даже выходил на арену, под маской, разумеется… Ой! – Корнелия прижала ладошку к губам. – Прошу вас не говорить об этом никому. Это ведь тайна!
Под алебастровой маской благородной римлянки на миг проступила совсем юная девушка.
– Мы будем молчать, – заверил подполковник.
– Ну да, – подтвердил Тевд. – Хотя не вижу в этом ничего дурного. Такое и императоры себе позволяли. Главное – чтобы тебя не прикончили там, на песке. А таких – немного. Вот мой кентурион, кстати, – он мог бы! – Трогус повернулся к Геннадию и поднял большой палец. – Мой кентурион – та-акой боец!
– Замолчи, Тевд, ты пьян! – сухо произнес Черепанов. – Я никого не хочу осуждать, домна, но сам я никогда не стал бы убивать ради удовольствия. Неважно, своего или чужого. Когда мне было совсем немного лет, я… – он запнулся, подыскивая слово, —…я победил на Играх в своем городе. Один раз. И больше в них не участвовал, хотя на наших Играх никого не убивают.
– Мне тоже это кажется глупым, – убежденно произнесла Корнелия. – И мой отец говорит, что гладиаторские игры – пустое расточение средств, которых и так не хватает. Но еще он говорит, что арена Веспесианова амфитеатра – это сердце Рима. Ты был в Риме, Геннадий?
– Еще не успел, – улыбнулся Черепанов. —
Я недавно в империи.
– Тебе непременно следует побывать в Риме! – воскликнула девушка. – Кто не видел Рима – тот не видел ничего!
– Ну да, – поддакнул Тевд. – Особенно если заглянуть в греческий или сирийский кварталы. Такой вони я точно нигде не встречал. А в Субуру или на тот берег Тибра без меча лучше не соваться. Иначе точно больше ничего не увидишь.
Тевд шутил. Он был ярым фанатиком Великого города. Черепанов исподтишка показал ему кулак.
Чопорная домна Фотида осуждающе поджала губы.
