– А ты чувствуешь себя виноватой? – неожиданно изумилась Рита.
– Что тебя удивляет? Ты регулярно пытаешься донести это до меня. Я, несмотря на мою интеллектуальную спираль, которая, следуя твоей логике, ушла на глубину, схватываю все на лету. Ты достойная, я – недостойная, просто наверху все перепутали. Но разве я могу что-нибудь изменить? Рита, я тебя уважаю, я пытаюсь тебя понять. Но и ты пойми: меня не за что ненавидеть. Я ничего плохого тебе не сделала.
Рита смотрела мимо нее и думала только о том, чтобы не заплакать. Нет, не от избытка чувств. Машины слова ее вовсе не растрогали. От бессилия. От злости. Ей нельзя плакать, она сильная. А слезы унижают.
Самое обидное, что Маша могла бы ей помочь. Просто, как любое инфантильное и избалованное создание, не грузилась чужими проблемами. Ведь если задуматься, она могла бы попросить отца, чтобы тот вложился в Ритину раскрутку, проплатил пару презентаций, замолвил словечко в своем олигархическом высшем обществе, организовал аукцион, выставку… Да, в конце концов, купил бы хоть несколько ее картин за нормальные деньги, чтобы у Риты появился минимальный капитал для старта. Но разве можно сказать об этом Маше? Ни-за-что. Унижаться? Пресмыкаться? Смотреть снизу вверх в ожидании подачки с барского плеча? Ни-ког-да. Если бы Маня своим засахаренным умишком додумалась до этих элементарных вещей, то Рита смогла бы изобразить неловкость, смущение, но принять помощь.
Принимать помощь, когда ее предлагают по чьей-то инициативе, и просить о помощи самой – несоизмеримо разные вещи.
Как ни крути, получалось, что все неудачи из-за Маши.
А Маша была настолько занята своими личными переживаниями, и, что самое обидное для Риты, позитивными, что ей было не до подружкиных проблем. Диплом перестал иметь значение, как только определились с датой свадьбы. Разве можно думать о карьере, работе или о чем-то еще, когда рядом Алексей. Алешенька…
В детстве Маша последовательно хотела стать врачом, космонавтом, милиционером, балериной, начальником. Как только начала оформляться фигура, Маша поняла, что хочет стать женой. Но не такой капризной пустышкой, как мама, а настоящей. Умной, тонкой, нужной, любящей. Она будет помощницей своего мужа во всех делах, его правой рукой. Она будет вести переговоры с зарубежными партнерами, разоблачать их козни, тонко шутить на иностранных языках, а супруг будет ее боготворить. В общем-то – все просто. Именно поэтому был выбран филфак. Родители не возражали.
Теперь диплом был просто брошен на полку. Результаты высшего образования пока что оказались Маше не нужны.
Зато Аля с тем же самым дипломом неожиданно поняла, что результаты ее высшего образования не особо нужны окружающим. Переводчики не требовались. Тоскливо погуляв по разнообразным фирмам и фирмочкам и с ужасом констатировав, что взять ее могут только секретаршей, Аля со слезами прибежала к подруге. Должность секретаря после пяти лет учебы в университете казалась ей более оскорбляющей достоинство, нежели протекция подруги. Более того, Аля была уверена, что глупо не воспользоваться Машиными связями, а вернее, связями ее отца. Да и что такого в столь обычной просьбе. То, что для Алины было неразрешимой проблемой, решилось в считаные дни. Конечно, переводить президентские речи ее не взяли, тем не менее место, предложенное Кузнецовым-старшим, было уютным и хорошо оплачиваемым. Кроме того, новый шеф, Аполлон Аркадьевич Берг, оказался обаятельным сорокалетним мужчиной в полном расцвете сил, как Карлсон. Покружив вокруг симпатичной переводчицы и потарахтев пропеллером, он сообщил, что в скором времени у Али есть все перспективы стать начальником отдела переводов. Девушка совершенно растаяла от счастья. Во-первых, столь солидная запись несомненно украсила бы трудовую книжку, а во-вторых, она немедленно влюбилась в Аполлона Аркадьевича.
– Мужчина с таким именем непременно должен оказаться самовлюбленным мерзавцем, – вынесла свой вердикт Рита, с трудом пережившая удачное пристройство Алины Шульгиной.
Невыносимо голодать, сидя рядом с исходящим паром запеченным куском мяса. Невыносимо знать, что ключ к твоему успеху в кармане у подруги, но не иметь возможности ей об этом сказать. И вдвое больнее смотреть, как ближний с легкостью этой возможностью пользуется.
– Он не мерзавец, – осторожно прояснила ситуацию Маша. – Просто, насколько я в курсе, – Берг женат, и у него то ли один ребенок, то ли несколько.
– Ну вот, – трагически шлепнула себя по ляжкам Алина. – Опять. Вечно мне не везет.
– Из любого женатого мужчины со временем может получиться холостой. Исключений тут не бывает, бывает мало напора в деле достижения цели, – утешила ее Рита, одновременно многозначительно зыркнув на Машу. Разумеется, реплика предназначалась скорее для подруги, готовящейся к свадьбе, а вовсе не для поддержания морального духа Алины.
– Какой уж тут напор, – опечалилась Аля. – Не буду я на женатого напирать, пусть себе живет и мучается без меня.
Человек – существо подневольное. Он планирует, рассчитывает, надеется, а судьба дергает за ниточки по своему сценарию.
Самое тяжелое – быть аутсайдером в толпе более удачливых ближних. Как легко быть пусть и слегка помятой, но ромашкой в букете полевых цветов, и как трудно быть в том же букете сухой колючкой, а то и вовсе – корявым сучком.
Маша вышла замуж, стремительно забеременела и стала готовиться к роли матери, Алина все же закрутила роман с женатым шефом, а Рита, с трудом, но зато самостоятельно отыскавшая место в убогой рекламной фирмочке на окраине, вынуждена была привирать про свои успехи, содрогаясь от жалости к себе. Она, чьи работы благоговейным шепотом обсуждали преподаватели и сокурсники, рисовала ширпотребовские листовки, плакаты и этикетки для бизнеса средней руки. Разве можно было сказать подругам правду?
Иногда Рита думала, что, пожалуйся она Маше хоть разок, та смогла бы помочь и открыть совершенно другие перспективы. И от этого Маша, пребывавшая в предродовой эйфории и цитировавшая наизусть Спока, казалась ей причиной всех бед. Наверное, это была даже не ненависть, а злое и отчаянное недоумение.
Отсутствие приличной одежды она маскировала неприятием «вещизма», подробно объясняя в пространство, что самое ценное сокрыто в человеке, а все остальное – пустая бессмысленная оболочка. Затишье в творческой карьере Рита оправдывала мифической подготовкой серии картин, которые потрясут мир. Картины-то были, а вот пристроить их хоть куда-нибудь не представлялось возможным. Мир был обречен остаться непотрясенным.
