Она мрачно огляделась и вздохнула: в ближайших машинах просматривались раздраженные задержкой мужики, налегавшие на клаксоны, высовывающие головы в окна и нервно орущие в телефон, и одна молоденькая девица, спокойно довершавшая утренний макияж. Хорошо быть начальником. Даже если она задержится на час или даже на два, никто и слова не скажет. Начальство не опаздывает, оно задерживается.
После увольнения из фирмы Крыжовникова, когда растерянный Юрий Михайлович неловко и путано пытался уговорить ее остаться, а Семен старательно его перебивал, выдирая у компаньона из рук ее заявление, Таня ушла в никуда. А проще говоря – временно осталась без работы, хотя обоим бывшим шефам гордо сообщила, что нашла место с более выгодной зарплатой. Носков все пытался выяснить – с какой – и намекал, что они тоже способны платить хорошему специалисту, но Семен буквально вытолкал ее в приемную, пожелав «всего наилучшего» и впихнув в руки трудовую книжку. С пылающими щеками пробежав мимо довольной Светы, она быстро собрала вещи и покинула родную фирму, даже не отработав положенные две недели.
Почти месяц ее никуда не брали, да еще сердобольная Наташка доводила до бешенства предложениями поторговать на рынке.
– А что, там тоже люди. И не одна я там с высшим образованием, между прочим. По нынешним временам нашими дипломами только подтереться. Они как «спасибо» от дорогого государства за хорошую учебу: на хлеб не намажешь. Ты не гордись, а попробуй. Глядишь – и втянешься.
Втягиваться категорически не хотелось.
– Чего ты щеки дуешь. Никакой альтернативы все равно нет, – злилась Наталья. – О ребенке подумай, о родителях!
От ведеркинской правоты становилось совсем тошно, но Татьяна не сдалась. И, как показало время, правильно сделала, хотя тогда ей самой казалось, что она все глубже ввинчивается в черную трясину и тащит за собою близких людей.
Через месяц ее взяли на невразумительную должность – административного помощника креативного директора в новую компанию, только-только набиравшую обороты. Зарплата была смешной, начальник – сопливым мальчишкой, а коллектив – разношерстным и, в общем, дружелюбным.
Через год все начало меняться в лучшую сторону, а через три креативным директором была уже сама Таня. Ее отдел занимал целый этаж, сотрудники подобострастно улыбались, а на совещаниях руководства к ее мнению прислушивались. Она ездила на «BMВ», пусть не новом и купленном с рук, но на своем! Одевалась в приличных магазинах и могла позволить себе поездки к заграничным морям. Не было только сущей ерунды, которая отравляла все остальные плюсы, как капля хлористого кальция, капнутая в бидон с молоком, – не было рядом мужчины.
– Мне никто не нужен, – строптиво говорила она Ведеркиной и презрительно морщила носик. – Чтобы в моей квартире появилось грязное, волосатое существо, разбрасывающее носки, читающее в туалете газету и оставляющее после себя неопущенный стульчак, чтобы я гладила чьи-то рубашки, засыпала под футбольные матчи, а просыпалась от того, что кто-то сморкается в мою раковину? Да никогда!
– Слушай, можно подумать, что у всех остальных по апартаментам шарахаются дикие гиббоны или гибриды бомжа с недорослем Митрофанушкой! Что ты вечно в крайности бросаешься? Влюбишься, еще сама будешь ему стульчак поднимать и футбол в программке подчеркивать.
– Я свободная женщина. И мне так лучше!
Наташка хихикала и намекала, что любая свободная женщина мечтает быть посаженной на цепь. Это было правдой. И Татьяна прекрасно знала, что тоже хочет на цепь, но за неимением желающего составить счастье красивой обеспеченной женщины она вынуждена была приспосабливаться к создавшимся условиям.
Периодически Татьяна звонила Лиде. Это было страшнее, чем наркозависимость. Любовь давным-давно сгорела, оставив в душе грязный островок пепла и сухую обиду, перемешанную с ревностью и непониманием. Поэтому Татьяна регулярно ощущала потребность оповещать Крыжовникова о своих успехах. Скорее всего, Лида ничего ему не передавала. Даже не скорее, а наверняка, но могла сболтнуть в разговоре, а там, глядишь, новость доползла бы и до Семена. Таня и сама не знала, зачем ей это, но так было легче. Наверное, потому, что дырка в сердце, проделанная метким Крыжовниковым, так никем и не была прикрыта.
– Мазохизм и идиотизм. В коктейле, – возмущалась Ведеркина. – Зачем тебе знать про него и чтобы он знал про тебя? Ну, представь, вернется твой Крыжовников, и что?
– А я спущу его с лестницы, – мечтала Татьяна.
– Ой, не могу! Достойная цель. Главное – оправдывает средства. Злопамятная ты баба, Аникеева. Мужик небось пятый год так и икает от твоих поминаний. Переключись на что-нибудь другое, а там, глядишь, и личная жизнь наладится. У тебя же на морде написано: не подходи – загрызу!
– Правильно читаешь – загрызу. Потому что больше никто и никогда меня не бросит. Хватит, я дважды поверила и дважды обожглась.
– Конечно, не бросит, бросать-то некому, – вздыхала Наталья и ненавязчиво, как ей казалось, сватала Татьяне холостых знакомых.
Глава 5
Открыв глаза, Семен некоторое время бездумно смотрел в потолок, потом резко встал и, вздрогнув от утреннего холода, закутался в халат. Светлана, разметавшись, спала на самом краю постели.
Он с некоторым самодовольством посмотрел на жену: молодая, все такая же красивая, даже после рождения двоих детей, и на двести процентов его. Вся, с бровями вразлет, с длинными густыми локонами, с тонкими щиколотками и перламутровыми ногтями. Хорошая, уютная, домашняя, комфортная, почти беспроблемная. Совсем беспроблемных женщин не бывает, это Крыжовников знал наверняка. Света Гуськова оказалась оптимальным вариантом: для семейной жизни, для выхода в свет и для надежной опоры на черный день. В букете ее достоинств имелись, конечно, некоторые недостатки, но это лучше, чем пара достоинств в букете недостатков. Так подсказывал Крыжовникову здравый смысл, а его здравый смысл редко ошибался.
Света знала, что муж смотрит, и специально повернулась так, чтобы прикрыть живот, который все-таки был уже не так хорош, как раньше. Она почти всю ночь не спала, поняв, что не может остановиться на полпути. Подозрение зудело, как комариный укус, мешая сосредоточиться. Хотелось не просто почесаться, а расчесать и потом успокоиться. Пусть лучше будет больно, чем просто ноет. Сейчас Семен должен пойти в
