остальными, а корчится в безудержном припадке смеха. И понимаете внезапно одну невероятную вещь: да ведь ему, черт возьми, действительно
В общем, если вам случалось бывать во Львове в начале 80-х и посещать детскую поликлинику железнодорожников (вход через улочку-тупичок Судовая недалеко от центра города), а также видеть болезненно-бледного хохочущего мальчишку, сидящего в горько рыдающей веренице детей рядом с рдеющей от смущения красивой брюнеткой – то, скорее всего, мы с вами уже встречались.
Нет, мне вовсе не было индифферентно, что там да как за такими вот ширмами – помните, я уже говорил, как устраивал чехарду поначалу, пока не свыкся с этой гнусной необходимостью. Впрочем, вид зубоврачебного кресла и по сей день вызывает у меня непомерный ужас, толкающий бежать на край света. Просто я довольно рано убедился, что комичность – неразлучная спутница любого трагизма. И эта чертовка то и дело норовит привлечь к себе внимание, такие уж у нее повадки.
К слову, один из таких случаев произошел, когда весной 95-го я участвовал в подготовке похорон деда моей жены, – тогда еще невесты. Ну что тут, ради Бога, могло быть смешного! Похороны как никак. И все же, черт, как вспомню… Да мы оба до сих пор не в силах сдержаться от смеха, когда речь заходит о том дне, и бывает хихикаем весь вечер, как ненормальные. Что до меня, так я вообще способен заклиниваться хоть до утра, – вот так и брожу целую ночь по дому, будто Хихикающее привидение. Или совсем слетевший с катушек маньяк, – забавнее всего, что именно так я о себе в те моменты и
Итак, похороны. Смерть деда, уже почти год не встававшего с постели, была давно ожидаемой, но, как это очень часто случается, все равно застала семью моих в скором времени родственников врасплох, – их словно доской приложило. Из всех, живших под одной крышей – бабушки-вдовы, моей будущей тещи и ее старшего брата, последние лет десять беспробудного алкоголика, – единственным, по-настоящему дееспособным членом семьи, осталась моя девятнадцатилетняя невеста Вика. Поэтому главные тяготы по организации похоронного мероприятия легли именно на ее хрупкие неопытные плечи. Брат матери давным- давно закатился в неизвестном направлении со своими корешами, следуя неукоснительному уставу всех повелителей пробок, в своде которого даже смерть отца не является достаточно веским оправданием для саботажа ежедневных таинств, – он пережил его лишь на два года; бабушка то подолгу сидела на одном месте в полной прострации, словно пыталась проникнуть взглядом через стену к соседям, то обходила кругами квартиру и шепотом библиотекаря в читальном зале просила всех соблюдать тишину, чтобы не разбудить спящего мужа; моя будущая теща, сидя в кухне, либо плакала в детской беспомощности, либо прикладывалась к бутылке, потом снова плакала и так далее; а в угловой, самой крохотной комнатушке на продавленном диване лежало коченеющее тело деда, о котором все начисто позабыли. Короче, в распоряжении Вики оказалась весьма многообещающая перспектива тихо сойти с ума.
Правда, тут и я подоспел – двадцатиоднолетний, в вечных поисках работы, долговязый носатый тип без медного гроша за душой… словом, жених хоть куда. Кажется, это мне пришло первому в голову поинтересоваться, в каком положении находится тело покойника. Не то чтобы я располагал каким-то опытом в данных вопросах, просто я, как бы выразиться, всегда был небезразличен к этой теме – много читал, смотрел соответствующее кино. Да и, пробыв всего с минуту в их доме, не трудно было ощутить: что-то тут не в порядке, – что-то явно крутиться не в нужную сторону, я хочу сказать.
Мы с Викой зашли в комнату деда. Тот лежал в позе, в которой его застала скорбная гостья, – маленький, серый, усохший (так получилось, что увидел я его впервые). К тому моменту успело пройти примерно семь-восемь часов, и большинство моих подозрений оправдались: нижняя челюсть деда отвисла, тело прогнулось вниз, следуя изгибу продавленного дивана, а одна нога осталась согнутой в колене, – отчего он походил на утомленного пляжника, дремлющего на берегу под шелест накатывающих волн. Впрочем, не совсем: правый глаз остался чуть приоткрыт. Я покачал головой: «Нет, так не пойдет». Затем объяснил Вике, что тело необходимо положить на что-то ровное и твердое – лучше всего подойдет стол, который находился здесь же в углу комнаты, – тогда, возможно, оно несколько распрямится (иначе дед будет выглядеть как покойник, встающий из гроба).
Я передвинул стол к середине комнаты и перенес на него деда Вики, – тот оказался еще легче, чем выглядел. Тело действительно выпрямилось, хотя и не до конца, однако по крайней мере больше не вызывало ассоциаций с восставшим зомби. С помощью бинта мы подвязали нижнюю челюсть – ибо усопшему куда пристойнее походить на страдающего зубной болью, чем «ловить ворон», – и связали руки за большие пальцы, сведя их в районе диафрагмы; трупное окоченение уже успело серьезно потрудиться, и руки не лежали, а нависали сантиметрах в десяти над телом, поскольку, согнувшись в локтях… в общем, что-то там натянулось в плечевых суставах, должно быть, утратившие эластичность связки, точнее не скажу. Но с этим как-то можно было мириться. Главной проблемой оставалась согнутая нога. Мне удалось ее выпрямить, но она сразу же, как резиновая, вернулась в прежнее положение.
«Вот черт…» – пробормотал я, глянув вскользь на Вику, безмолвно наблюдавшую за моими потугами уже сухими глазами. Я почувствовал, как внутри меня начинает подниматься мягкий щекочущий ком. В этот момент к нам заглянула бабушка, что-то сказала, – не помню что именно, но это лишь подбавило ощущение ирреальности происходящего, – и вышла. Я вновь переключился на ногу, пытаясь найти какой-нибудь способ заставить ее выпрямится. Конечно, проще всего было бы привязать ее к другой ноге, но… в том-то и дело, что
Мы с Викой секунды две смотрели друг на друга, внезапно пушистый щекочущий ком прыгнул мне под самое горло, и меня наконец прорвало. Нас обоих. Мы расхохотались, согнувшись пополам с разных сторон стола, зажимая рты руками, понимая, что нас могут услышать, но ни черта не могли с собой поделать. Вот так просто стояли и ржали несколько минут к ряду прямо над телом ее деда, пока не начало сводить судорогой животы. А потом… потом снова смеялись, как умалишенные. По правде говоря, мы в то время еще… ну, не совсем чтобы уже обручились, скорее, это я пытался ухлестывать за своей будущей женой. По-настоящему мы стали встречаться примерно спустя неделю после тех памятных похорон и через шесть месяцев поженились. Но мне кажется, самое главное решилось именно в этот день, возможно, даже в ту минуту, когда мы хохотали над едва остывшим телом отца ее матери. Извините, я и сам понимаю, что похороны не слишком подходящее время для начала романтических отношений (я только пытаюсь честно рассказать, к чему это привело), а комната покойника – не лучшее место для веселья. Но иногда смех – это все, что нам остается. Особенно, если в самый трагический или неподходящий момент жизнь вдруг превращается в цирк на дроте, – как говорит моя теща. И тогда мы смеемся, хотя испытываем страх или боль… Но мы смеемся.
Ладно… Я, кажется, увлекся.
Малый, идущий к ширме. Вернее, едва переставляющий ноги от ужаса. И я – борющийся из последних сил, чтобы не расхохотаться, глядя на него, хотя куда больше хотелось заплакать.
Наконец одна из медсестер не выдержала, высунулась к нам и втянула за собой еще громче возопившего бедолагу.
– Чего ты испугался? Это же совсем не больно.
– Вот-вот, – покачал головой «фуфлыжник», – они всем так говорят в первый раз.
Я не ответил. Но тем временем (под истошный визг малого за ширмой) в моем воображении начал формироваться новый план. Просто великолепный план. Более детальный и продуманный. Хотя и столь же нелепый. Однако тогда он показался мне вполне даже ничего: схватить свою синюю баллониевую курточку и удрать на улицу. Так же, впрочем, выглядел и план №1… но погодите, это еще не все – важно, что будет затем. Затем я намеревался добраться до ближайшего телефона (например, заскочить в корпус для взрослых, отлично!) и позвонить домой. Я расскажу, что со мной хотят сотворить, и попрошусь домой. Мама наверняка придет в ужас и либо приедет немедленно сама, либо пришлет за мной Диму. А я пока где-нибудь спрячусь, чтобы меня не успели найти, – да, на час-другой это вполне возможно. А когда…
И тут малый внезапно заткнулся. Будто отрезало.
