глубоко вздохнул — и не только от облегчения, но и от грусти, потому что с уходом Чиллы оборвалась первая нить в веревочке, связавшей их всех за полтора года армейской жизни.
Так вот он, день, которого ты так долго ждал! Теперь ты свободен от армии по меньшей мере на двадцать восемь дней! Свободен от всей этой тягомотины, которая так долго, день за днем въедалась тебе в печенку. Но сейчас, на пороге освобождения, нудная монотонность армейской жизни вдруг стала казаться даже приятной. Забывались все огорчения, все неприятное, и в памяти осталось только хорошее — товарищество. И теперь с ощущением утраты и какой-то неожиданно проснувшейся теплотой ты смотришь, как уходят твои дружки, твои кореша, те, кому еще несколько дней назад ты говорил: «Век бы тебя не видать».
А скоро и тебя самого швырнет в мир, где нет ни раз навсегда установленного порядка, ни дисциплины, а есть только законы джунглей, где за тебя уже не будут думать (ох, и убого ж, бывало, они за нас думали!) и где тебе придется самому строить свою жизнь и самому бороться со всеми ее невзгодами.
И тут он увидел Джэн.
Она стояла, прислонившись спиной к пакгаузу, у самого края пристани, и Барт вдруг услышал, как колотится у него сердце. Она, должно быть, пришла пораньше, чтоб занять это место у края. И все-таки она не махала ему рукой, не звала его, не старалась привлечь его внимание. Не могла ж она его не заметить! Если она там все время стояла, то уж наверняка должна была бы разглядеть его в поредевшей толпе у борта. Барту вдруг стало очень приятно. Он-то думал, что его никто не встречает, а его встречала Джэн. Он вдруг ощутил, что ему тоже хочется смеяться и издавать странные крики, наподобие тех, которыми оглушал Чилла. Он пожалел, что Чиллы уже нет рядом и он не может указать ему на Джэн, сказав этак небрежно: «Ну, что ты скажешь? Вон дожидается девочка, с которой мы раньше шатались… Ну да, вон та, в желтом…» И в ответ услышать восхищенный и удивленный посвист Чиллы и его неизменное: «Иди ты, ну и милашка!» И тут же оклик и свист, которыми Чилла обычно начинал знакомство с девчонками, окончательно подтвердили бы эту оценку.
Барт смотрел на нее, все больше волнуясь, и ждал, когда же она обернется и взглянет на него, но Джэн не оборачивалась. Она смотрела в другую сторону, будто искала кого-то на другом конце корабля. Ее профиль четко вырисовывался на серой стене пакгауза, ветер шевелил светлые каштановые волосы, плотно обхватывал платьицем фигурку, обрисовывая резко очерченную грудь и стройные ноги с тонкими, изящными лодыжками. Она стояла там высокая, легкая, тоненькая, тоньше и стройней, чем та, какой он запомнил ее. Она не искала его в толпе — она просто стояла и ждала.
Черт бы побрал! Он готов был об заклад биться, что если б еще кто-нибудь встречал его на пристани, она так и ушла бы, не дав о себе знать. Это и польстило ему и разозлило его в то же время. Он глядел на нее с палубы, и ему казалось, что он даже оттуда различает нежный румянец, который, бывало, так и вспыхивал у нее под кожей, когда он целовал ее, и ее чуть подрагивающие, словно у обиженного ребенка, губы.
А ведь он по отношению к ней вел себя довольно-таки паршиво, это он готов был признать. Ну, а что еще остается парню? Он-то у нее был первый — за это он ручается. И она его любила — в этом он тоже не сомневался. Они здорово проводили время вдвоем. А когда он уехал потом, не обмолвившись ни словом насчет женитьбы, то она не упрекала его ни в чем и даже виду не подала, как она переживает. Но ведь он- то догадывался. Уж он ее знает.
Ну, он ей, конечно, написал из Японии два-три письма, посылал сувенирчики, это как все. Потом сообщил, что приезжает в отпуск. Просто так — вдруг ни с того ни с сего прислал ей письмецо после долгих месяцев молчания. Он ей не давал никаких твердых обещаний, написал просто, что, может быть, скоро увидятся и, может, сходят вместе куда-нибудь. В общем, ничего определенного. Для солдата осторожность в этом деле не лишнее. Он знал ребятишек, которые завели себе по письмам настоящие романы, а причиной- то была вовсе не любовь, а армейское одиночество, расстояние и долгая разлука. Да, когда оно все вместе соберется, это штука опасная. А если сюда прибавить армейскую скуку и пустоту их жизни, да еще в Японии, да еще в ту пору, когда вся прелесть новизны уже пропадает, и чем ближе ты со всем этим знакомишься, тем скорее хочется со всем разделаться — да, при всем этом остается только благодарить господа, если ты не дашь себя охомутать, как только ступишь на родной берег. Он-то видел много ребятишек, которые за годы службы вдали от родины придумали себе великую любовь. При одиночестве и обособленности лагерной жизни любовь эта росла, как на дрожжах, и ничтожные мелочи жизни дома, «на гражданке», которые по возвращении за неделю успеют осточертеть, там, на службе, вдруг приобретали какое-то особое значение, а соседская девчонка начинала казаться каким-то волшебным существом, и мордашка ее сияла для тебя все равно, что маяк, обещающий тихую гавань после метании и успокоение после всей путаницы и сумятицы чувств. Сколько раз он видел по возвращении домой, как ребятишек в этом чаду захватывал свадебный вихрь конфетти, званых обедов, медовых месяцев, и, когда они в себя приходили после всего этого, уже поздно было.
Глядя вниз на Джэн, Барт почувствовал, что никогда он так хорошо этих бедняг не понимал, как сейчас. После того как он полтора года видел вокруг себя только скрытные восточные лица, раскосые глаза, плоскогрудые и приземистые женские фигуры, слышал подобострастный смех, льстивый, покорный и невыносимо нудный, Джэн показалась ему воплощением родины. Барт улыбнулся про себя. Эх, как бы заулюлюкал сейчас Чилла, если бы вдруг прочитал его мысли, тот самый Чилла, которому, как только он отъезжал на три мили от родного берега, каждая знакомая девчонка, оставленная на родине, начинала казаться совершенно неотразимым сочетанием Бетти Грейбл[3], Елены Прекрасной и «идеальной женушки», и тогда единственное, что спасало его от женитьбы, а может быть, даже двоеженства, так это его семейство, которое, стоило лишь ему ступить на родной берег, смыкалось вокруг него, несокрушимое, как крепостная стена.
«Черт, даже неудобно, что с тобой эти гормоны творят», — подумал Барт. И, почувствовав, как заколотилось сердце, как закипела кровь в его жилах, он понял то, чего раньше и не предполагал, понял, как нужна ему сейчас эта девушка. Да, если бы Джэн была из тех, что могут поднажать, да если б у нее было в придачу семейство вроде Райэнов, которое могло бы к ней прийти на подмогу, то он и не заметил бы, как закрутился в традиционном свадебном вихре флердоранжа и любовных вздохов. Но Джэн была не из таких. Он пожал плечами. Подумаешь! Ладно, там будет видно. Сердце его радостней забилось, когда он подумал, что означает ее присутствие, — она пришла встречать его, и, значит, она хочет, чтоб у них все было по-старому.
Он выпрямился, расправил плечи и, приставив ладони рупором ко рту, выкрикнул ее имя над все еще бурлившей У причала толпой встречающих.
Крик его, казалось, расколол прозрачный утренний воздух. Джэн тут же обернулась, улыбнулась ему, даже не делая виду, что удивлена встречей, и помахала ему рукой.
Барт подхватил ранец на плечо и стал прокладывать себе путь через толпу все еще слонявшихся по палубе солдат, с трудом пробираясь к трапу, потому что они то и дело толкали его, дружески хлопали по плечу и отпускали непристойные шуточки. И вот он уже у причала плечом прокладывает себе путь к тому месту, где должна стоять Джэн. Джэн теперь не было видно, и его охватил страх: а вдруг она ушла? Но вот, наконец, он выбрался из толпы и снова увидел Джэн — на том же месте, где она и стояла. На мгновение он остановился, смущенно и нерешительно глядя на нее. Потом он попытался разрядить напряженность этой минуты, придать своему голосу веселую небрежность и даже нарочно остановился на расстоянии, не опуская ранца с плеч. Голос его прозвучал будто чужой.
— Привет, Джэн! Сколько лет, сколько зим…
Он видел, как что-то дрогнуло у нее в горле и она судорожно глотнула. Глаза ее наполнились слезами. Она улыбнулась ему:
— Привет!
Барт сбросил ранец с плеч. Руки его сомкнулись вокруг Джэн. Он ощутил ее горячие мягкие губы на своих губах, почувствовал, как дрожит в его объятиях ее тонкое, стройное тело, выдавая все, что она пыталась скрыть, так сдержанно отозвавшись на его приветствие.
Барт откинулся в кресле и улыбнулся Джэн, уносившей после завтрака грязные тарелки в кухню тесной однокомнатной квартирки, которую она занимала вместе со своей сестрой Дорин. Завтрак был хороший, хотя саму Дорин нельзя было назвать особенно приветливой. Дорин была старше Джэн, не такая высокая, и волосы у нее были потемнее, двигалась она ловко и быстро. Сейчас она стояла у
