друга.
Тяжко-то как, блин.
И ведь помочь ему – ничем не поможешь.
Помочь можно только тем, кто слабее.
А он, даже такой, разобранный, – все равно всем нам фору даст – и все одно обыграет, если ему это на самом деле реально понадобится.
Правда, – какой ценой…
Но это уже, увы, не имеет к самому понятию силы ровным счетом никакого отношения…
– Ты, – спрашиваю, – это всерьез так на бухло окрысился или просто понты колотишь, чтоб передо мной порисоваться? А то знаю я за тобой одну особенность: любишь, чтобы все вокруг обставить красиво. А сам ничего пока и не решил еще, для себя-то…
– Да было б, – морщится, – перед кем колотить. Ты ж не девушка, в конце-то концов. Которую в койку уговаривать надо, потому что так положено. Нет, Дэн. Просто я сегодня реально испугался, что пришло время, когда уже не я управляю событиями, а они мною. А я могу – только плыть в кильватере. Или, если уж совсем честно, – как говно в проруби болтаться. Типа, вроде тоже плавать умеет, а ведь ни хера не корабль, понимаешь?
– Понимаю, – кривлюсь, – фигли тут такого непонятного…
– Ну, вот и пришлось глянуть, типа, как со стороны, на то, что я сейчас из себя представляю, – усмехается.
И, неожиданно, замолкает.
Надолго.
Я даже сигарету успеваю прикурить и выкурить.
– И? – наконец не выдерживаю.
– А?! – вскидывается. – Извини, задумался что-то…
И, криво ухмыляясь чему-то своему, тоже лезет в пачку за сигаретой.
Что-то мы курим все в последнее время, – просто нереально, вздыхаю про себя и мотаю башкой, отгоняя накатывающие из прошлого воспоминания…
– О чем хоть задумался-то? – интересуюсь.
– Да так, – машет рукой, – ни о чем. Просто залип, выпал чуть-чуть из реальности, бывает такое. И мысль из-за этого потерял…
– Мы, – подсказываю, – об алкоголе говорили…
– А что алкоголь? – фыркает. – Алкоголь – это только симптом. Болезнь глубже. Но если я сейчас, в ближайшее время, не избавлюсь от этого симптома, – она, зараза, может и затянуться. А вот этого как раз в данной конкретной ситуации я допускать не имею ни малейшего права, понимаешь?
– Понимаю, – кривлюсь.
– Да ни хрена ты не понимаешь! – злится. – Пойдем еще разнюхаемся.
– Может, – спрашиваю осторожно, – хватит пока?
Он кривится.
– Да нет, – отвечает, – не хватит. Я уже на последнем заводе. Сдыхает Бобик, усек? А мне тебе еще кое-что прояснить надо, относительно себя самого. А потом еще и задание дать. Точнее, – просьбу. Хотя, – просьбы вроде как не «дают». А что с ними, интересно, делают-то?!
– Да хрен его знает, – теряюсь неожиданно. – Наверное, их – просят, а так, извини, – не знаю…
– Вот то-то и оно, – вздыхает. – Ладно, пойдем убьемся что ли. Потом я тебе еще немного расскажу про себя, потом «попрошу просьбу» и мы пойдем спать. Я тебе в дальней спальне постельное белье уже бросил, застелить и сам сможешь, не маленький. Гостевой душ – в твоем полном распоряжении. Домой тебе смысла ехать нет, я так думаю. Что там делать-то? Стенам пустым кланяться? А выспаться – ты и здесь выспишься, у меня вполне себе даже свободно…
Я киваю.
Я и сам хотел попросить у него разрешения остаться.
В пустой родительской квартире мне будет, наверное, сегодня уж совсем тоскливо…
Разбередил он мне душу, сволочь, однако.
Или то, что там от нее, от этой самой души осталось.
А какая, в принципе, разница?
…Через некоторое время мы взяли свои чашки с кофе, сигареты и вышли постоять на балконе.
Там была осень, моросил дождь, и уже потихоньку начинало светать.
Господи, думаю, глядя на отражения фонарных огней в мокром блестящем асфальте, как же я все-таки люблю этот город!
Так, наверное, только женщин любят, тех самых, единственных.
Когда иной раз – и плохо, и больно, а попробуй-ка отдели себя от нее, – и просто сразу погибнешь.
Не знаю.
Как я только сейчас начинаю понимать, у меня – чтобы вот так! – с женщиной пока еще никогда не было.
И я даже не знаю, когда вот гляжу сейчас поочередно – то на Москву, то на Али, – хочу ли я, чтобы у меня это было.
Или просто, блин, на фиг, боюсь этого…
…Али, сцуко, как будто мысли мои прочитал, зараза.
– Вот странно, – говорит, – где-то в начале двухтысячных мне показалось, будто я разлюбил Москву. Злая она какая-то стала, но это-то как раз и не страшно. Я сам… хм… недобрый, в общем-то. Просто – не моя, и все тут. Плохо мне в ней начало становиться, а уехать не мог, потому что это – мой город. Да и бизнес тут. Жизнь. Вот и сбегал, куда придется: на выезда, на рыбалки. Хотел было даже за город переехать, дом там построил. А сейчас, прошло какое-то время, – и все вернулось. То ли я стал другим, то ли город. То ли мы с ним опять оба изменились. Вот стою сейчас здесь с тобой на балконе, смотрю на дождь, слушаю, как где-то там вдалеке машины-одиночки взрыкивают, – и мне хорошо. А почему хорошо – даже и не знаю, и не задумываюсь…
Я затягиваюсь сигаретой, внимательно рассматриваю тускло тлеющий коричнево-красный огонек, соглашаюсь:
– Похожие, – говорю, – ощущения…
Он усмехается.
– Это понимание, знаешь, Дэн, ко мне только сегодня опять пришло. Раньше только чувствовал. Как зверь. А объяснить даже самому себе не получалось. Я ведь разваливаться начал, старик. Тупо деградировать, я это только сегодня понял. И началось это, увы, не тогда, когда мы с Ингой расстались. Раньше, много раньше. Когда решил, что я – все могу, что я – бог. А наше расставание – это только следствие. Не причина. Хотя, надо честно признать, что, когда мы с ней разошлись, эта байда начала со мной творится, скажем так, прогрессирующими темпами. А нужно-то всего было: остановиться на секунду, взглянуть на себя со стороны. Не мог. Или – не хотел. А на фига, когда и так все звездато? Вот сегодня меня эти события и хлопнули. Как пыльным мешком. Похоже, это конечная, Дэн, въезжаешь? Поезд дальше не идет. Осторожно, двери закрываются. И, если я сейчас не разберусь, что к чему, если правильный – для себя правильный, не для Инги, не для тебя, не для друзей моих дорогих – для себя – путь не найду, то мне, похоже, пиздец, Данька. Вот такая вот катавасия получается…
Я молчу, курю.
А что тут скажешь?
Тут лучше просто помолчать.
Послушать.
Ему сейчас даже не жилетка нужна.
Стенка.
Чтобы об нее обыгрываться.
Как для теннисиста, который, как удар по мячу идет, вспоминает после затянувшейся травмы.
Мышцы помнят, рефлексы остались – значит, восстановится.
А если нет, – значит, не судьба.
