Вздыхаю:
– И все-таки, Инга, сначала нам придется поговорить не об Али, а о делах. Просто – так надо.
Она слушает.
Я закуриваю следующую сигарету.
– В принципе, – затягиваюсь, – ты права. Основные проблемы он, кажется, уладил. И с теми бандюгами, которые тебе звонили в том числе…
Она морщится:
– Передай ему, что я была не права. Мне, правда, хотелось помочь парню, ведь он по моей вине в больнице оказался. Я все деньги, которые у меня тогда были, была отдать готова. А тут – такое…
Я хмыкаю.
– Первое, – морщусь, – что ты должна понять: в больнице он оказался не по твоей вине. А по своей собственной. Я ведь тоже ходил с тобой в челлендж штурманом, ты помнишь? Так что – поляну секу, не позабыл еще все эти гоночные безобразия. Никто ему пистолет к виску не ставил, чтобы в тачку прыгал. Еще сам, небось, просился, чтобы с той самой знаменитой Ингой в челлендж в одной команде пойти. Так что пусть радуется, что жив остался. И ты – тоже радуйся…
– Это, – смотрит на меня внимательно, – ты так думаешь? Или Глеб?
– Да ему-то, – удивляюсь, – откуда эту хрень знать?! У него и прав-то, по-моему, нет. Сколько его помню, всегда на водителе…
Она усмехается:
– А вот это, правда. Так и не научился почему-то. Сначала, когда бизнес строил, времени не было. А потом – лениво стало, да и вроде как не по возрасту. А к людям, покупавшим любое свидетельство об образовании без самого образования, он всегда относился с презрением. Это и к правам тоже относилось.
– А ты, – удивляюсь, – что, реально в автошколе училась?
Она кивает.
– Тут мы с ним похожи, – улыбается.
– И не только тут, – вздыхаю, – сложно с вами, просто пиздец как. Причем с обоими совершенно одинаково.
Она отхлебывает глоток виски, доливает еще, смотрит вопросительно в мою сторону.
– Я, – говорю, отрицательно мотая головой, – лучше пойду разнюхаюсь. А то от всех этих стрессов глаза уже потихоньку слипаются.
Она жмет плечами, молчит.
Мол если надо, – то иди.
Твое право.
Взрослый мальчик.
Я внутренне соглашаюсь, киваю, иду на кухню и одним махом всасываю заранее приготовленную дорожку.
Кокс, кстати, экстремально отличного качества. Почти что и не бодяженный, такой сейчас редко когда в Москве встретишь.
Что ж…
Мажор может себе позволить, думаю.
А я могу себе позволить этими его возможностями воспользоваться.
Он-то сейчас небось, пьет себе потихоньку с парнями да о жизни рассуждает в свое удовольствие.
А я тут – чужое дерьмо вози.
Тоннами.
Вообще, думаю, нет ничего в этой жизни тяжелее, чем в таких делах ковыряться.
Даже на войне, наверное, легче.
Но тут – не мне судить.
Мне в «точках» только журналистом пришлось побывать, к счастью.
Или – к сожалению.
…Я задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду, и решительно вгоняю в себя еще одну дорожку порошка.
Просто как обезболивающее.
Закидываю голову, вдыхаю-выдыхаю и иду в гостиную к Инге.
Она там сидит на диване, глядя перед собой и сцепив длинные пальцы нервных ухоженных рук вокруг убедительно прорисовывающейся сквозь плотную джинсовую ткань худой острой коленки.
– Ну что, – спрашивает, – легче стало?
– Легче, – вздыхаю в ответ, – мне может стать, когда я думать перестану. Типа, обычной перезагрузкой здесь не обойдешься, придется отключаться. Шнур из сетки выдергивать. Но я туда пока что не хочу, лучше здесь побуду, не возражаешь?
– Да что ты, – смеется, – конечно, не возражаю. Чем на этом свете больше людей, с кем можно так запросто о том свете поговорить, тем для этих людей лучше. Это надо четко понимать.
Втягиваю воздух через нос, усмехаюсь, закуриваю.
– А мы что с тобой сегодня о том свете говорить собрались? А смысл? Все одно ничего об этом не знаем, ни ты, ни я. Все, кто туда путешествовал, ни один не вернулся почему-то, чтоб рассказать…
Она криво улыбается.
Одними губами.
А глаза – серьезные.
– А может, – говорит, – там просто так хорошо, Данька, что им и возвращаться в эту нашу мразоту ну просто совершенно не хочется?
– Может быть, и так, – жму плечами, стараясь казаться равнодушным, – мне-то откуда знать? Все юзеры, владеющие хоть какой-никакой инфой на этот счет, на фиг заблокированы.
Она опять – то ли кривится, то ли улыбается.
И – молчит.
Я вздыхаю.
– Ладно, – говорю, – Инг. Мы, по ходу, опять куда-то не туда залезли. В общем, Али просил передать, что похороны Патлатого послезавтра, в субботу. С утра. На Щербинском кладбище. Но тебя на этих похоронах не должно быть, просто ни под каким соусом. Кто бы тебя ни звал и ни приглашал, включая твою собственную совесть, понимаешь?
– Нет, – отвечает спокойно, – не понимаю. Я хочу туда поехать. И – должна. А значит – поеду.
Молчу.
Чтобы чем-то скрыть затянувшуюся паузу, прикуриваю очередную сигарету.
– Что ж, – говорю, наконец, – это твое право. Только имей в виду, что этим ты подставишь не только себя, но и Глеба, который сейчас носится по всей Москве и башляет, я даже представить себе боюсь, какие деньги всяким ментам и родственникам покойного. И меня, который, не пойми зачем, сидит сейчас напротив тебя, бросив все свои, может, для тебя и ни хуя не важные дела. И Мажора, который сейчас вглухую убивается водкой в нашем пабе, потому как ему тоже вчерашний вечер и сегодняшний день ни фига медом не показались, ты догадываешься? Он даже коксом сегодня закупился, хоть уже больше года его не юзал и не собирался ни в коем разе, пока ты со своими проблемами на горизонте не нарисовалась. Конечно, фигня какая. Мы ведь все – всего лишь твоя свита. Потому как ты – королева. Которая, блядь, хочет и должна, – и потому сделает. Насрав при этом на головы всех тех, кто ее любит и пытается помочь. Узнаю знакомый почерк. Мое желание, блядь, закон. А остальные – все равно на хуй никуда не денутся.
Пока я все это говорю, закипаю просто как алюминиевый чайник.
А она смотрит на меня почти не мигая.
Только в уголках небольших, но очень глубоких серых льдистых северных глаз потихоньку скапливаются предательские слезы.
– И зачем, – шепчет, когда я заканчиваю, – ты мне только все это говоришь, Данька? Мне же больно…
– Да затем, – взрываюсь, – что ты ебаная дура! И – конченая сука в придачу! Сейчас по Москве носятся,
