Она уставилась на меня напряженным взглядом. – Я ждала сегодняшнего дня, – прошептала она. – Ждала, когда он сходит в парикмахерскую. Сегодня он там был. – Она нагнулась ко мне, глаза у нее расширились, шепот стал похожим на свист. – У него на шее сзади небольшой шрам, которого не видно, когда волосы отрастают. Но когда шея выбрита, шрам заметен. Так вот, сегодня – я ждала этого – он побывал в парикмахерской.
Я приподнялся, охваченный внезапным волнением.
– И шрам исчез? Ты хочешь сказать…
– Нет! – чуть ли не с возмущением выкрикнула она. – Он там, шрам, точно такой, как у дяди Айры!
Я помолчал. Рассматривая носки своих туфель, я не отваживался взглянуть на Бекки и в то же время не мог поднять глаз на бедняжку Вильму. Наконец, я поднял голову и сказал, глядя ей прямо в глаза:
– Тогда, Вильма, это все-таки дядя Айра. Разве ты не видишь? Что бы ты ни ощущала, он…
Вильма только мотнула головой и твердо сказала:
– Нет.
На мгновение я растерянно смолк, я не знал, что говорить дальше.
– Где тетя Алида?
– Все в порядке, она наверху. Главное, чтобы… этот не услышал.
Я закусил губу, пытаясь собраться с мыслями.
– А как его привычки? – спросил я. – Может, что-то неестественное?
– Все как у дяди Айры. Точь-в-точь.
Конечно, это было неприлично, но я не смог сдержаться:
– Так в чем же разница? Если ничего нет, откуда ты знаешь… – я сразу овладел собой и попробовал быть логичным. – А как насчет воспоминаний, Вильма? Должны быть мелочи, о которых знали только ты и дядя Айра.
Отталкиваясь ногой от пола, она стала слегка раскачиваться, бросая взгляды на дядю Айру, который присматривался к одному из деревьев, будто размышляя, подрезать его или нет.
– Я и это проверила, – наконец произнесла она. – Разговаривала с ним о моем детстве. – Она вздохнула, заранее уверенная, что все ее попытки убедить меня окажутся напрасными. – Как-то раз, много лет назад, он повел меня в магазин. Там на прилавке стояла маленькая дверь в миниатюрной раме, кажется, это была реклама нового замка. Дверь была на крошечных петельках, с настоящей ручкой, даже с маленьким медным молоточком. Конечно, я захотела иметь эту дверь и подняла крик, когда мне отказали. Он помнит все подробности. Что говорила я, что говорил продавец, что он сам говорил.
Даже название магазина, а его уже много лет как нет. Он помнит даже то, что я сама забыла – например, тучку, которую мы видели как-то в воскресенье после утреннего киносеанса. Эта тучка напоминала кролика. О, он помнит все. Как и положено дяде Айре.
Я терапевт, а не психиатр, и сейчас понимал, что это вне моей компетенции. Некоторое время я сидел, всматриваясь в свои сцепленные пальцы и прислушиваясь к легкому скрипу качалки. Потом сделал еще одну попытку, стараясь говорить как можно спокойнее и убедительнее:
– Слушай, Вильма, я на твоей стороне; это моя забота, когда люди в беде. Ты знаешь не хуже меня, что случилось плохое. И ты нуждаешься в помощи, а я хочу найти способ ее оказать. Теперь слушай меня. Я не прошу тебя сразу согласиться с тем, что все это ошибка, что в конце концов это твой дядя Айра, а с тобой что-то произошло. Я не требую, чтобы ты перестала эмоционально ощущать, что это не твой дядя. Но я хочу, чтобы ты восприняла разумом, что он дядюшка, что бы ты там ни испытывала, и что беда скрыта в тебе самой. Абсолютно невозможно, чтобы два человека были совершенно одинаковы, что бы там ни писали в книжках и ни показывали в кино. Даже однояйцевых близнецов всегда могут различить близкие им люди.
Никто не смог бы разыграть роль твоего дядюшки Айры так, чтобы через минуту ты, Бекки и даже я не заметили бы миллиона мелких отличий. Пойми это, Вильма, подумай об этом и хорошенько усвой, и ты увидишь, что беда внутри тебя самой.
Закончив свою речь, я замер в ожидании ответа. Ритмично отталкиваясь ногой от пола, Вильма на минуту задумалась над тем, что я только что сказал. Потом – глаза ее отрешенно смотрели куда-то вдоль веранды – она сжала губы и медленно покачала головой.
– Слушай, Вильма, – я резко подался вперед, бросая слова и не отпуская ее взгляда, – твоя тетя Алида должна знать! Разве ты не понимаешь?
Кого-кого, а ее не обманешь! Она-то что говорит? С ней ты разговаривала?
Вильма снова покачала головой и отвела взгляд куда-то в сторону.
– Почему нет?
Она медленно повернулась ко мне, на мгновение ее глаза пристально уставились в мои, но вдруг по ее полному, искривленному лицу побежали слезы:
– Потому что… Майлз… это тоже не тетя Алида! – она остановила на мне взгляд, полный невыразимого ужаса, потом добавила шепотом, больше похожим на крик:
– О, Боже мой, Майлз, неужели я схожу с ума? Скажи мне, Майлз, не жалей меня, я должна знать!
Бекки с перекошенным от жалости лицом держала руку Вильмы, сжимая ее в своих ладонях.
Я изобразил улыбку, будто и в самом деле имел представление о том, что говорю:
– Нет, Вильма, нет, – я коснулся ее руки, вцепившейся в качалку. – Даже в наше время, Вильма, не так легко потерять разум, как кажется.
Стараясь говорить спокойно, Бекки произнесла:
– Я всегда слышала, что если считаешь, что сходишь с ума, то на самом деле наоборот.
– Бекки близка к истине, – кивнул я, хотя прекрасно знал, что это ложь.
– Но, Вильма, для того, чтобы обратиться к психиатру, вовсе не обязательно впасть в безумие. Обратись. В этом нет ничего предосудительного, а многим помогает…
– Ты не понимаешь, – она снова смотрела на дядю Айру, и голос ее теперь звучал глухо и отчужденно. Потом, с благодарностью пожав руку Бекки, она твердо и спокойно обратилась ко мне:
– Майлз, он выглядит, разговаривает, совершает поступки, помнит все точь-в-точь как Айра. Внешне. Но внутренне он другой. В его поведении есть… – она запнулась, подыскивая слово, – какая-то эмоциональная недостаточность, если можно так сказать. Он помнит прошлое – в мелочах, он может улыбнуться и сказать: «Ты была такой резвой девчонкой, Вильма, и умненькой к тому же» – точно так, как делал дядя Айра. И все-таки чего-то не хватает; а в последнее время это касается и тети Алиды. – Вильма замолчала, всматриваясь куда-то сквозь меня, с напряженным лицом, вся поглощенная своими мыслями, потом продолжала:
– Дядя Айра мне вместо отца с самого детства, и когда он разговаривал о моих детских годах, Майлз, у него в глазах всегда был какой-то особенный блеск, который означал, что он помнит те чудесные дни. Майлз, этот блеск где-то в глубине его глаз, он исчез. Этот дядя Айра, или кто он там есть, я чувствую, – нет, знаю наверняка, разговаривает по привычке, по инерции. Он держит в голове все события и факты из памяти дяди Айры, до самой последней мелочи. Но не эмоции. Никаких эмоций – только их подобие. Все есть – слова, жесты, интонации – все, кроме чувств. – Ее голос внезапно приобрел твердость и уверенность. – Майлз, что бы там ни было, возможно это или нет, – это не мой дядя Айра.
Разговаривать больше было не о чем, и Вильма понимала это не хуже меня.
Она встала, улыбнулась и сказала:
– Давай оставим это, а то, – она кивнула в сторону газона, – он начнет догадываться.
Я все еще не понимал.
– Догадываться? О чем?
– Догадываться, – терпеливо пояснила она, – не подозреваю ли я чего-то.
– Она протянула мне руку. – Ты все-таки помог мне, Майлз, и я не хочу, чтобы ты волновался за меня. – Она обернулась к Бекки. – И ты тоже, Вильма улыбнулась. – Я твердый орешек, и вы это знаете. Со мной все будет в порядке. Но если ты хочешь, чтобы я побывала у твоего психиатра, Майлз, я согласна.
Я кивнул, добавил, что договорюсь насчет нее с доктором Манфредом Кауфманом из Вэлли-Спрингс,
