Вскоре он обследовал оставленную еду. Там была фаянсовая кружка тепловатой жидкости, которая по вкусу лишь слегка напоминала кофе, чашка жидкой каши, происхождение которой он определить не смог, и ломоть полусырого хлеба. Каша имела прогорклый вкус, и он оттолкнул ее в темноту. Потом съел хлеб и выпил имевшую хоть какой-то вкус жидкость.
Оловянный ковш с водой остался на полу камеры, видимо, только для санитарных надобностей. Кул потянулся, чтобы его поднять, случайно задел ногой, и вода разлилась на всем пространстве пола. Он предпочел провести несколько часов стоя, чем сидеть на мокром.
Время превратилось в змею, душившую его своими кольцами.
Он старался отмечать движение времени по появлению еды, фиксировал их в памяти и подсчитал, что его кормили всего два раза за 24 часа, но и в этом не был уверен, поскольку совершенно не представлял, сколько времени провел во сне. Дважды он слышал, как опять вопил мужчина, и каждый раз подходил к двери и выкрикивал имя Гидеона, но в ответ доносилось только эхо, повторявшее его снова и снова.
Кул убеждал себя, что кричал не Гидеон, и возвращался мыслями к Элис Джордан, к Марии Дельгадо, вновь взвешивал слова старого дона Луиса. Немало времени он провел, проклиная Джорджа Тиссона, который должен был давным-давно сюда прибыть – но мог и никогда не появляться, поскольку сделал все, что мог.
Заинтересуется он письмом Гидеона, если Фернандес его найдет и передаст? Возможно, нет. Его мысли постоянно возвращались к брату: жив ли он? Если да и если Тиссон получил его письмо, их обоих, видимо, должны освободить. Но больше похоже на то, что Фернандес сунул чемодан в машину и теперь гулял с туристами у озера Атитлан.
Конечно, письмо могло просто провалиться на дно чемодана. Кул размышлял, что еще он мог бы сделать, какой был у него выбор и где он совершил самую ужасную ошибку. Но чаще вспоминал, что Элис спасена, думал о Гидеоне и уговаривал себя набраться терпения...
Он знал, что время еды еще не подошло, ибо его голод не достиг своей обыкновенной остроты. И тем не менее он услышал шаги охранников по коридору. Он сидел в углу камеры, в полусне – полудреме, когда услышал их голоса. Но громыханья мисок с едой и кружек слышно не было.
На этот раз свет не бил прямо в глаза – лишь слабое красное свечение появилось в темноте, к которой он так привык. Через несколько секунд он понял, что охранник держал пальцы на фонаре, закрывая почти полностью стекло, и его охватило волнение.
Охранник что-то произнес и чуть увеличил луч света, струившийся сквозь пальцы. Кул моргнул. Затем стражник грубо вытолкнул его в коридор, и он споткнулся. Кул старался подавить вспыхнувшую надежду, но слишком трудно было ей сопротивляться. Его ждала свобода; Тиссон наконец что-то сделал.
Охранник вел его по коридору, вниз по лестнице с каменными ступенями, через комнату охраны, опять вниз по другому коридору, вверх по другой лестнице и наконец втолкнул в комнату, где наконец-то было окно. От неподвижности Кул изрядно ослабел, сейчас он совершенно изнемог, задыхался и неуверенно покачивался на ногах. Его внимание привлекло окно. Его закрывала тяжелая решетка, и он не видел ничего, кроме мрака ночи.
– Сеньор Кул, – окликнул мужской голос.
Кул покосился на жирного коротышку с лицом херувима, восседавшего за огромным причудливым столом в стиле барокко. Судя по трем звездочкам на каждом погоне его белого кителя, Кул наконец оказался лицом к лицу с начальником или комендантом этой проклятой темницы. Лицо мужчины было круглым и гладким, почти юным, хотя толстый животик и заботливо напомаженные усы доказывали, что ему лет сорок. Он расплылся в широкой великодушной улыбке; коротенькая пухлая ручка, которой он жестикулировал, была белой и тщательно ухоженной, и очень походила на аккуратный ломоть сала.
– Сеньор Кул?
Голос стал резче, и Кул попытался выпрямиться. Два охранника остались позади него в дверях. Один слегка подтолкнул его вперед, комендант что-то резко бросил, и охранник рассыпался в извинениях. Звезды вздыбились от пожатия плечами.
– Мы не поощряем насилия, сеньор Кул. Я весьма сожалею. Прошу садиться.
– Бьюсь об заклад, вы этого не допускаете, – сказал Кул. После долгого безмолвия голос звучал незнакомо, хрипло и глухо. – Вы здесь начальник?
– Капитан Григорио Альбразон, к вашим услугам.
– Давно я здесь?
– Чуть больше двух суток. Пятьдесят два часа, если точнее. Сейчас почти полночь.
– В чем меня обвиняют?
Жирная ручка вновь помахала в воздухе.
– На настоящий момент – в нескольких преступлениях. Нелегальное проникновение в страну, нелегальное владение оружием, заговор, саботаж, шпионаж и убийство.
Кул рассмеялся.
– Вы думаете, я шучу? – улыбнулся Альбразон.
– Нет, не думаю.
– Но вы считаете это смешным!
– Видимо, мои моральные критерии здорово пострадали за последние пятьдесят два часа. Могу я обратиться с просьбой?
– Конечно.
– Могу я встретиться или поговорить по телефону с нашим послом, Джорджем Тиссоном?
– Нет.
– Могу я поговорить с каким-нибудь американцем?
