Он достал кошелек и обнаружил там три гинеи и несколько серебряных монет.
- Хватит, чтобы добраться до Лондона и вернуться обратно, - заявила девушка.
- Сомневаюсь! - Он с недоверием посмотрел на монеты.
- Я уверена.
- Но я все равно напишу, чтобы прислали еще.
- Сколько на это потребуется времени?
- Ева-Энн, почему ты так старательно не называешь меня по имени?
- Потому что твое имя - загадка для меня. Как тебя зовут?
- Ты прекрасно знаешь?
- Знаю? Я знаю лишь, что называла тебя Джон.
- Я и есть Джон.
- Я так и думала прежде. Я верила в это, потому что ты сам сказал. но... - Она покачала головой.
Сомнение, появившееся в ее глазах, больно задело его.
- Так оно и есть, клянусь честью! - Сэр Мармадьюк был совершенно серьезен. - Почему ты сомневаешься?
- Потому что у меня есть на то веские причины.
- Дитя мое, - начал он еще серьезнее, - о, дитя мое...
- О, мужчина! - отпарировала Ева-Энн, - о, мужчина, неужели ты не видишь, что дитя твое - женщина? Открой глаза, напряги слух и осознай наконец, что я женщина, бедная ты, заблудшая душа!
Сэр Мармадьюк вздрогнул и уставился на кусок бекона, который собирался отправить в рот, так, словно тот залепил ему оглушительную пощечину.
- А любая женщина куда мудрее большинства мужчин, - продолжала девушка хладнокровно, - особенно, если речь идет о таком высокомерном, хорошо воспитанном и очень тяжеловесном представителе мужского племени, который знает обо всем на свете, но ничего не ведает о самом себе! Давай я налью тебе еще кофе.
- Спасибо! - ошеломленно поблагодарил сэр Мармадьюк. - Никогда не подозревал, что я тяжеловесен.
- Ты вообще плохо знаешь себя. Ты столь же тяжеловесен, как огромный замок со всеми его стенами и башнями, такой же надменный, величественный и неприступный. Вот твой кофе.
Сэр Мармадьюк молчал, тупо помешивая ароматную жидкость. Ева-Энн бросала на него косые взгляды.
- Похоже, - наконец сказал он, - я только сейчас начинаю узнавать тебя.
- Потому что я женщина!
- Однако за одну неделю в тебе произошли поразительные перемены.
- Две недели и три дня! - провозгласила Ева-Энн.
- Я-то полагал, что ты простая деревенская девушка, очень юная, очень безыскусная, очень застенчивая...
- Потому что ты всего лишь мужчина!
- А оказывается, я ошибался самым ужасным образом, если, конечно же, ты не разыгрывала передо мной роль.
- Роль? - она сверкнула на него глазами. - Разыгрывала роль? Сэр, я такая, какой меня сотворил Господь!
- Великолепное творение! - сэр Мармадьюк почтительно поклонился.
- О! - в ярости воскликнула Ева-Энн. - Я не привыкла выслушивать льстивые похвалы, я не знатная леди, а всего лишь Ева-Энн, которой давно уже пора приниматься за стирку.
Сэр Мармадьюк величаво выпятил грудь.
- Мадам... - начала он, но девушка резким жестом остановила его.
- Нет, только не это! - вскричала она в непритворном ужасе, - ты снова собираешься, раздувшись от гордости, сказать тяжеловесный комплимент. Возьми-ка лучше топор и наруби дров.
Какое-то мгновение джентльмен стоял неподвижно, надменно хмуря брови и презрительно кривя губы, но вскоре весело рассмеялся и, прихватив топор, отправился рубить дрова.
К заготовке топлива наш герой подошел с привычной для себя скрупулезностью, тщательно следя за тем, чтобы все ветки были одного размера, укладывая хворост в идеальные по форме вязанки. От этого всепоглощающего занятия его отвлек испуганный возглас Евы-Энн.
- Джон, посмотри на Горация!
Оставив топор, джентльмен спустился к ручью. Ева с испугом смотрела на блаженно жующего Горация.
- Джон, с ним все в порядке?
- Он выглядит очень довольным. - Сэр Мармадьюк потрепал Горация, недовольно мотнувшего головой. - Посмотри, какая у него шелковистая шерсть.
- Я ежедневно чищу его. Но посмотри же, как тяжело он водит глазами!
- Ну и что?
- Но он только что съел самую большую тряпку, которой я мою посуду.
- Ничего удивительного в том нет. А теперь он просто высматривает другие не менее аппетитные вещи, щетку или мыло. У нашего Горация широкие вкусы. А теперь, если ты составишь список того, что нам необходимо, я...
- Ты собираешься в Годалминг, Джон? Это очень опасно! Лучше пойду я.
- Нет, - он успокоительно улыбнулся. - Идти нужно мне, а там будь что будет... - в этот момент Гораций, подкравшись поближе, ткнулся бархатистым носом в руку Евы-Энн. Сэр Мармадьюк возмутился, - Можешь наслаждаться моей шляпой, моим пальто, палаткой, но Еву-Энн ты уж оставь мне.
- Но зачем подвергать себя такому риску? - спросила девушка, делая вид, что не замечает, как рука джентльмена легла на ее руку. - Разве тебя не страшит будущее?
- Ничуть, если не считать одинокой старости.
- А разве она обязательно должна быть одинокой, Джон?
- Старость - это всегда одиночество.
- Конечно же нет, если есть любовь.
- Ева-Энн, ты по-прежнему считаешь меня дурным человеком?
Какое-то мгновение девушка молчала, отвернувшись и глядя в сторону, затем ответила все так же не глядя на него.
- Ты ведь попросил меня забыть. Ты назвал случившееся безрассудством! В тот момент я ненавидела тебя.
- А сейчас, Ева-Энн?
- А сейчас, Джон, только Господь Бог может ответить, каков ты на самом деле. Ты больно ранил меня, поколебал мою веру в тебя, и все же тебе достаточно сказать мне хоть слово, и я последую за тобой хоть на край света, Джон.
Он выпустил ее руку и поспешно отвернулся, издав какой-то странный приглушенный звук, в котором слились страсть, боль и нечеловеческие усилия, которыми он сдерживал себя.
Вскоре, укрепив на спине у Горация вьючное седло и корзины, он помахал на прощание Еве-Энн и направился в сторону городка. Сэр Мармадьюк и не подозревал, что идиллическое путешествие вдвоем закончилось.
Глава XXIV,
полная тревоги и волнений
Утро выдалось великолепное. Свежий ветерок весело трепал листву, ветви деревьев, слегка поскрипывая, легкими тенями мельтешили на светлой тропинке. Природа в этот день, казалось, решила превзойти самое себя. Но сэр Мармадьюк, не замечая очарования чудесного утра, уныло брел по пыльной дороге, волоча ноги и повесив голову, одолеваемый тяжелыми думами. Он послушно следовал за трусившим впереди Горацием, который в конце концов завел его в заросли чертополоха.
- Жизнь, дружище, становится слишком сложной штукой! - поведал он своему четвероногому товарищу, обратив на него тоскливый взор, - до сих пор я считал себя человеком вполне благородным.
Гораций, обнаружив, что не достает до нежной верхушки чертополоха, бросил на своего хозяина
