В комфортабельной отдельной палате Лене были созданы все условия, о которых не могли и мечтать обычные пациенты. И медсестры заглядывали к ней чаще, чем к остальным. Отправив очередную заботливую сестричку ко всем чертям, Лена кое-как поднялась. Пройдясь от стены до стены, она обнаружила на тумбочке видеокассету. Решив, что это привет от Петра Ивановича, она поставила кассету.
Лена немного ошиблась: кассета была приветом, скорее, для Петра Ивановича. Только не дошел привет до адресата. А для Лены стал последней каплей. Теперь она уже совершенно не знала, чему и кому можно верить в этой жизни. Лена мертво смотрела на экран, сначала не веря глазам своим. На второй раз до нее понемногу начинал доходить смысл увиденного.
В первых кадрах с экрана на зрительницу глянули доверчивые глаза детей. Два десятка ребятишек от шести до двенадцати лет выходили из автобуса. Воспитатель с каменным лицом направлял их небольшими отрядами к дверям мрачного здания. А потом началось немыслимое. Детей партиями загоняли в небольшие герметичные камеры с хитрыми стеклами в одной из стен. Через это одностороннее окно несколько взрослых наблюдали за ребятами. Вот один из них повернулся, и Лена узнала своего старого мудрого друга, такого правильного во всех отношениях, заботливого, милого. Правда на пленке он был совсем не таким, каким знала его Лена. Равнодушно взирал он на запертых в камере детей, словно это было скопище насекомых. Вот Петр Иванович махнул рукой и в стене камеры открылся люк. В отверстие пролезло что-то вроде граммофонной трубы с зонтиком у основания. Труба выплеснула мощнейшую струю вязкой тишины, ощущаемую даже в видеозаписи. И в камере началось нечто невообразимое. Дети, толкая друг друга, устремились к стенам, словно пытаясь укрыться от невидимого врага. В широко распахнутых глазенках светился ужас. Уже закрылся люк, увлекая за собой странное приспособление, а маленькие человечки начали сходить с ума, видя какой-то свой кошмар. Налезая на соседей, ребятишки, младшие - с ревом, постарше - с перекошенными лицами, метались по камере. Звука не было. Но от этого немого кино и без того становилось жутко. Беззвучно бились о стены камеры вопли детей, обезумевших от страха. Дети лезли друг на друга, образовывая шевелящуюся кучу, словно ища укрытия от невидимого чудовища. Один малыш, самый маленький, тупо карабкался на самый верх, хватаясь за чьи-то руки, ноги, но каждый раз слабые ручонки соскальзывали, и он кубарем летел вниз. Вот малыш слетел еще и еще, и, наконец, замер на полу. Живая копна колыхалась и брыкалась, а мальчик лежал совершенно неподвижно, мертво уставив полные недетского ужаса глаза на только ему видимого врага. Откуда-то из недр, куча выплюнула маленький снаряд. Худенькая девочка, в клочья изодранном платьице, плюхнулась в двух метрах от первой жертвы. Видеокамера отъехала, охватив всю комнату. Только тогда Елена заметила, что малыш был далеко не первым. В разных, явно не живых, позах на полу лежали дети. Мертвые от страха дети. В углу смеялась пустым смехом совершенно седая девочка лет восьми.
После короткого затемнения последовала сцена номер два. Та же камера, только детей заменили женщины. Самых разных возрастов. Те же зрители за тем же хитрым стеклом. Та же пушка-граммофон. И у женщин была совсем иная реакция, а, может, заряд был совсем другой. Настороженная женская масса резко превратилась в дикое стадо. Словно по команде, женские тела ринулись в бой. Они молотили друг друга с неистовой злобой, бультерьерской целенаправленностью и слепой жестокостью. По серым фигурам поползли темные потоки крови, полетели клочки выдранных волос. Сцепившиеся тела катались по полу, оставляя за собой страшные следы. Свалка кипела и вспучивалась волнами.
И снова объектив камеры обратился к бесстрастным зрителям. Петру Ивановичу что-то шептал на ухо человек в форме цвета хаки, а тот в ответ важно кивал.
Третья сцена снова отличалась от предыдущих только подопытными. Здесь в роли кроликов были задействованы мужчины. Взрослые дядьки, насупившись, ждали своей участи. И дождались. За трубой закрылся люк, и практически сразу началось превращение. Взрослые угрюмые люди перевоплощались в обиженных младенцев. Распустив губы по подбородку и страдальчески изогнув брови, первым отреагировал здоровенный бугай в клетчатой ковбойке. Он присел на корточки, и, раззявив рот, беззвучно захныкал. Его сосед охватил голову руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, заплакал горючими слезами. Слезы лились рекой, падали на шею, на грудь. Скоро вся камера напоминала ясельную группу детского сада. Кто- то, стоя на коленях, долбился головой о стену, кто-то рвал на себе одежду, шевеля губами в причитаниях, кто-то просто сидел на полу и горько рыдал. Мужики исчезли, оставив вместо себя малолетних несмышленышей.
Петру Ивановичу пожимали руки, одобрительно похлопывали по плечу, явно выражая полное удовлетворение увиденным. А он снисходительно улыбался, будто говоря: Это все мелочи, ерунда, то ли еще будет.
Елена, словно расковыривая свежую рану, смотрела фильм снова и снова. Вдруг на нее накатила паника. Она металась по палате, заламывая руки, кусала пальцы, чтобы сдержать вопль. Хотелось бросаться на стены и выть в голос. Порвалась единственная ниточка, за которую она безотчетно хваталась в последнее время, чтобы не вычеркнуть свое имя из списка живых. Дальше-то что? Лена неимоверным усилием усмиряла порывы бешенства, зачем-то поминутно глядя на часы.
Стрелки не дошли на два деления до шестнадцати часов, когда сердце бухнуло, на миг затормозило работу и запустилось вновь. Лена прислушалась. И улыбнулась. Она не ошиблась. Внутренний слух уловил хищный призыв. Абсолютно уверенная, что никто не увидит и не остановит, Лена мышью выскользнула в пустой коридор. Клиника добросовестно блюла сонный час. Черным ходом, как была, в халате, Лена выскочила за дверь и устремилась на зов. Смысла бороться она уже не видела.
Он ждал ее. Проскользнув в отворившуюся дверь, Лена, также не глядя в глаза любовнику, остановилась на пороге спальни. Он не стал дожидаться, пока Лена пройдет к кровати, разденется и ляжет. Набросился сразу. Хищно рванул затрещавший халат, растерзал рубашку, холодные руки требовательно охватили тело. В предчувствии новой чудесной муки, Лена отдалась этим жестким рукам, стуча зубами от непонятного страха.
Истерзанная и опустошенная, она лежала на полу, пытаясь отдышаться. Сегодня творилось совершенно невообразимое. И Лена поняла, что не сможет уйти от него даже на минуту. Что готова остаться здесь на каких угодно условиях, уборщицей, полотеркой, лизальщицей пяток. Но с ним, чтобы каждую минуту замирать в предчувствии жестоких ласк.
- Хочешь освежиться, дорогая? - равнодушно осведомился мучитель.
Лена подняла голову и увидела бутылку. Рот моментально наполнился слюной. Трясущимися руками она охватила стеклянное тело и надолго присосалась к горлышку. Непривычно нежно любовник поддержал бутыль за донышко.
Переживая первые минуты блаженства, когда вино огненной лавой стремительно бежит по жилам и напористо вливается в кровь, Лена услышала:
- Это наше последнее свидание, дорогая. Хотя, кто знает...
Рука дрогнула и Лена опрокинула содержимое бутылки в рот. Пила пока хватало дыхания. Яростно, словно наказывая себя.
- Все, иди милая, - погладила по голове холодная рука. - Теперь все будет хорошо.
Лена оторвалась от пойла и прохныкала:
- Не хочу, позволь мне остаться с тобой, - она так много хотела сказать, но он перебил.
- Ты вернешься в больницу и ляжешь в постель. Недолго тебе там осталось находиться. Возьми такси, - протянул он Лене несколько купюр. - Мы, может быть, увидимся, когда придет время, - последнюю фразу он говорил, уже отвернувшись к окну.
Лена сразу поверила голосу. Медленно одеваясь, она поглядывала на спину любовника, все еще надеясь, что он передумает. Он даже не оглянулся. Закрывая за собой дверь, Лена глазами молила: посмотри на меня, посмотри. Ее мольбы разбились об эту жесткую спину. Шатаясь, спустилась по лестнице и побрела прочь.
Мужчина смотрел, как женщина ковыляет через двор. Пять минут до трассы, двадцать на дорогу. Пятнадцать минут еще туда-сюда. Он перевел взгляд на часы. Все верно, ровно через сорок минут она покинет этот Мир. Возможно, там ей будет лучше. И вряд ли они увидятся. Опустошенные до дна восстановлению не подлежат.
Машину поймала сразу. По дороге ей стало нехорошо. Машины вокруг заплясали хороводом, пешеходы исполняли свой танец, смешной и бессмысленный.
