Очередная циничная сентенция Спанки, как будто слова еще имели какое-то значение:
— Мартин, ну сам посуди. Зная, что из нас двоих суждено выжить лишь одному, скажи, кому бы ты отдал предпочтение? Да тут и спорить-то не о чем. Ты с настойчивой последовательностью лишь зря упускал каждую предоставлявшуюся тебе возможность. Перед тем как мы с тобой повстречались, ты был совершенно не способен воспользоваться благоприятными обстоятельствами, которые предлагала тебе жизнь. Люди вообще похожи на проржавевшие машины, работающие на одну шестидесятую своей мощности, тогда как моему разуму подвластны возможности целого мира. Одним лишь взмахом руки я в состоянии восстановить нужное равновесие.
— Так почему же ты этого не сделал, когда вселился в тело Уильяма Бомона? — вызывающе спросил я.
Потом он еще несколько раз с интервалом в две-три минуты начинал говорить что-то аналогичное, явно рассчитывая на мое покорное восприятие его речей, тогда как я, напротив, по каждому поводу вступал с ним в яростный спор, всячески давая ему понять, что не собираюсь сдаваться.
— Ну, тогда возникли определенные трудности. Во время войны начинало было казаться, что мир вот- вот окутает полнейший мрак. О, если бы это случилось, мы стали бы свидетелями такого фантастического зрелища!.. Когда же я стал Бомоном, Британия уже активно восстанавливала свой потенциал, а нам, даэмонам, всегда чертовски сложно действовать в мрачной атмосфере всеобщего подъема и воодушевления.
Теперь он уже постоянно и неотрывно наблюдал за мной, искоса поглядывая со стороны. Даже его внешний облик, казалось, претерпел некоторые изменения: ноги были чуть согнуты, а спина выгнута, в результате чего передняя часть его тела от подбородка до колен оставалась все время как бы в тени. Совершая дыхательные движения, он одновременно раскрывал и снова смыкал пальцы. Определенно, даэмоническое начало в нем все более оттесняло человеческие черты на задний план.
Мы продолжали идти, ни на минуту не останавливаясь, по парку, в котором Спанки когда-то впервые демонстрировал мне свои фокусы. Теперь он уже не выступал с угрозами совершить какое-нибудь выборочное убийство, поскольку, скорее всего, понимал, что на меня это не подействует. До моей семьи он также не мог дотянуться, ибо был вынужден постоянно находиться рядом со мной, и в то же время был не способен заставить меня отправиться в Твелвтриз. Моя решимость, мой дух постепенно крепли, в то время как тело, напротив, с каждой минутой слабело все больше, а правая нога при очередном болезненном шаге словно расцветала кровавым цветком. В какой-то момент он заставил меня подумать, будто я ступаю по раскаленным углям — при мысли об этом я невольно отскочил назад и сильно поцарапал нижнюю часть левой лодыжки о кусок битого стекла.
Между тем время медленно двигалось к ленчу, и я видел, как несколько клерков, мужественно терпевших непогоду, уплетали сандвичи и хрустящий картофель, сидя под чахлыми навесами. Я чувствовал, что если в течение ближайших нескольких часов Спанки не убьет меня, то с этой задачей успешно справится самое обычное воспаление легких.
Впрочем, проблема собственной безопасности меня уже совершенно не волновала. Единственное, чего мне хотелось, — это увидеть, как ровно в полночь он окажется поверженным, запертым где-то вне пределов моего тела. Мне было необходимо поддерживать в нем веру в собственную победу, ибо только таким образом можно было удержать его от поисков какого-то временного хозяина. Я просто должен был увидеть, как он усыхает и разлагается, так и не добившись своей цели — продолжения существования в моем изуродованном теле.
— Что это ты вдруг стал рассуждать вслух? — проговорил Спанки, отворачиваясь и глядя на вереницу деревьев, подернутых дымкой тумана. — Я ведь учил тебя тщательнее скрывать свои мысли.
Я проследил за его взглядом и увидел фигуру, выплывшую из пелены дождя и направляющуюся в нашу сторону.
Едва узнав этого человека, я мгновенно понял, что Спанки наконец-то отыскал путь к глубинам моей души и в тайниках ее обнаружил нечто такое, чего я и сам пока толком не сознавал.
Лотти прижимала к груди хозяйственную сумку, держа ее на манер щита. Волосы девушки были мокрыми от дождя, и меховая опушка ее дешевенького пальто тоже. Ей было трудно идти на тонких каблучках по скользкой, сырой земле, да и вид у нее был тоже какой-то потерянный, словно она сама нуждалась в поддержке. Мучаясь сомнением, стоит ли подходить ближе, она остановилась на некотором расстоянии от меня и слабо улыбнулась.
— Извини, Мартин, но после твоего звонка я даже и не знала, как поступить, — проговорила она. — Но потом все же поняла, что должна прийти.
— Лотти, я тебе не звонил.
— Ну как же, примерно час назад я разговаривала с тобой.
— Нет. — Меня вдруг словно осенило, и я указал рукой туда, где стоял Спанки: — Это он тебе звонил.
— Мартин, но это же был ты. Помнишь, что ты сказал? Ты еще предупредил меня, что будешь вести себя именно так, как сейчас. А звонил ты из телефона-автомата на станции подземки у цирка Пиккадилли.
Смутное воспоминание о подземке подействовало на меня подобно удару грома. Неужели я и в самом деле звонил ей?
— Ты сказал, что замерз, просил помочь добраться до доктора и добавил, что если я тебе об этом напомню, то ты можешь проявить невежливость. И еще сказал, что, судя по всему, постепенно сходишь с ума и толком уже не понимаешь, что делаешь. Мартин, ты очень опасался за свой рассудок и потому попросил меня встретить тебя именно в этом месте.
— Лотти, он обманул тебя.
Я понимал, что Спанки что-то почувствовал — нечто такое, чего он прежде не замечал во мне. Теперь ему стало ясно: с этой девушкой меня связывала некая невидимая ниточка, причем понял он это даже раньше меня самого.
— Нет, Мартин. Я и сама хотела повидать тебя, убедиться в том, что с тобой все в порядке.
— Слушай, слушай ее, — сказал Спанки. — В жизни каждого найдется такой человек, ради которого можно пойти на любую жертву. Догадался уже, кем лично для тебя, Мартин, является этот человек? Да-да, я говорю именно об этой маленькой мокрой замухрышке.
Он стоял почти вплотную к Лотти, как бы нависнув над ее правым плечом. Я сделал шаг вперед, однако она тут же отступила назад, опасливо озираясь по сторонам и проверяя, нет ли поблизости кого-нибудь, кто мог бы прийти ей на помощь, если я опять совершу какой-нибудь жестокий поступок.
— Смешно все-таки, как иногда человек вдруг проникается самыми что ни на есть нежными чувствами к совершенному незнакомцу: крутозадой домохозяйке, вывешивающей белье во дворе, или златокудрому пареньку, промелькнувшему у кромки пруда. Кто может сказать, куда приведет нас зов собственного сердца? Что и говорить, Мартин, это жестокая правда, однако если бы тебе предоставили право спасти одного-единственного человека, то уж ты никогда не выбрал бы свою родную мать. Она попросту не оценила бы твоего поступка да и вообще не смогла бы извлечь пользу из подобного акта жертвоприношения. Не остановил бы ты свой выбор и на сестре — ведь вы никогда не были особенно близки, поскольку между вами всегда стоял Джои. Может, тогда отца? Куда там! Он для тебя, можно сказать, вообще не существует. Нет, скорее всего, этим человеком стал бы этот маленький кожаный мешок с костями, та самая девица, на которую ты за два года ни разу даже толком и не взглянул.
Он ткнул ее пальцем в грудь, после чего схватил за руку и потянул к себе.
— Что это? — Перепуганная насмерть Лотти повернулась и снова посмотрела на меня, обхватил ладонями лицо. — Мне показалось...
— Лотти, это он и есть. Он хочет, чтобы я спас тебя.
— Я ничего не понимаю.
— Я должен позволить Спанки вселиться в мое тело. В противном случае он убьет тебя.
— Мартин, я знаю, что ты неважно себя чувствуешь. Давай пойдем со мной, мы найдем кого-нибудь, поговорим, ну, еще что-нибудь предпримем, я даже не знаю, что именно...
Она шагнула было вперед, затем снова отступила, явно встревоженная собственной нерешительностью.
