Это все, говорю. Интересно, что скажут люди, когда я окна в доме забью?
— Я лучше умру от голода, чем останусь жить в этом подвале. Ну, держите меня в цепях там, наверху. Я на все согласна. Только позвольте мне дышать свежим воздухом и видеть свет дня.
Я подумаю.
— Нет, ответьте сейчас.
Вы забыли, кто здесь хозяин.
— Сейчас.
Не могу ответить вам сейчас. Мне надо подумать.
— Хорошо. Завтра утром. Либо вы скажете, что я могу пойти наверх, либо я не прикоснусь к пище. И это будет равносильно убийству.
Она была прямо в ярости. Злая такая. Я повернулся и вышел.
В ту ночь я все хорошенько обдумал. Я знал, надо протянуть время, сделать вид, что я на все согласен. Только надо, как говорится, проделать все необходимые телодвижения.
И еще кое-что обдумал, такое, что мог сделать, когда дело до дела дойдет.
На следующее утро, когда я к ней спустился, я сказал, мол, все как следует продумал, что, мол, ее можно понять, и я всесторонне это все рассмотрел и всякое такое, и что одну комнату наверху можно переделать, только на это понадобится неделя. Я думал, опять начнет дуться, но все прошло о'кейно.
— Только учтите, если это всего лишь новая отсрочка, я объявлю голодовку.
Завтра же начну этим заниматься, говорю. Но ведь понадобятся доски и специальные засовы. Их достать тоже не так просто, пару дней придется только на это потратить.
Она только взглянула, жестко так, ну а мне-то что, я взял ведро и пошел выносить.
После этого все шло нормально, исключая, что я все время должен был притворяться. Мы не так уж много разговаривали, но она мне больше не дерзила.
Раз вечером она заявила, что ей нужно принять ванну и заодно посмотреть на ту комнату и что уже сделано. Ну, я знал, что так случится, приготовил доски, все так устроил, чтоб выглядело, вроде я всерьез в этой спальне окном занимаюсь (оно выходило в сад). Она сказала, что ей хотелось бы поставить в этой комнате старое виндзорское кресло (совсем как в прежние времена попросила меня о чем-то), ну, я на следующий день купил и принес к ней в подвал — показать. Она говорит, нет, сюда не нужно, его место там, наверху. И все эти вещи (в смысле обстановки), которые у нее в подвале стояли, ей наверху не нужны, их место здесь. После того, как она увидела ту комнату и дырки для винтов уже просверленные, она вроде поверила, что я такой дурак и разрешу ей перебраться наверх.
План был такой, что я спущусь за ней, отведу ее наверх, мы поужинаем, а потом она проведет свою первую за все это время ночь наверху и утром увидит дневной свет.
Иногда она даже бывала веселой, а мне было смешно. Ну, смеяться-то я смеялся, а только когда срок наступил, я ужасно разволновался.
Первое, что она заявила, когда я к ней пришел в шесть часов вечера, это что она заразилась от меня насморком, который я подцепил в парикмахерской в Луисе.
Но она была веселая, острила, распоряжалась и, конечно, торжествовала, смеялась надо мной исподтишка. Только ведь известно, хорошо смеется тот, кто смеется последний.
— Вот, я собрала вещички для сегодняшнего вечера. А все остальное вы сможете перенести завтра. Все уже готово?
Она уже спрашивала об этом за обедом, и я сказал «да».
Да, говорю, готово.
— Тогда пошли, — говорит, — вы хотите меня опять связать?
Вот что, говорю, есть одно условие.
— Условие? — и прямо с лица спала. Видно, все сразу поняла.
Я вот все думал, говорю.
— Да? — и глаза прямо огнем горят.
Мне хотелось бы сделать несколько снимков.
— Еще? Но вы уже много раз меня фотографировали.
Мне нужны другие снимки.
— Не поняла, — говорит. Только я видел, все она прекрасно поняла.
Я хочу сфотографировать вас в том виде, в каком вы были тогда вечером, говорю.
Она села на край кровати.
— Продолжайте.
И вы должны выглядеть так, будто вы позируете с удовольствием. И позы должны быть, какие я скажу.
Ну, она сидела там, на краешке кровати, и молчала — ни слова. Я думал, она хотя бы рассердится. А она сидит, платком нос утирает, и все. Потом говорит:
— И если я соглашусь?..
Тогда и я выполню свою часть договора. Я должен иметь средство защиты, говорю, обеспечить свою безопасность. Мне нужно так вас сфотографировать, чтоб вам стыдно было, если кто эти снимки увидит.
— Вы хотите сказать, что, если вы меня фотографируете в непристойных позах, я не посмею обратиться в полицию, когда вырвусь отсюда?
Да, примерно так. Только зачем же в непристойных. Просто чтоб вам было стыдно эти фотографии обнародовать. Это будут вполне художественные фотографии.
— Нет.
Я ведь только прошу вас сделать то, что вы без всякой просьбы сами сделали несколько дней назад.
— Нет, нет, нет.
Теперь-то я раскусил, какую игру вы затеяли, говорю.
— Я знаю, в тот вечер я повела себя не правильно. Я это сделала потому… Я была в отчаянии оттого, что между нами — только злоба, подозрительность, ненависть. А то, о чем вы просите, — совсем иное. Это гнусно.
Не вижу разницы.
Она встала и отошла в глубь комнаты, подальше от меня.
Вы ведь уже сделали так разок, говорю, что вам стоит сделать это еще раз?
— Господи, прямо сумасшедший дом какой-то, — говорит и оглядывает комнату, вроде к кому другому обращается, а меня тут и нет вовсе или вроде сейчас она все стены тут разнесет.
Или вы это сделаете, или вам придется сидеть взаперти. Обходиться без прогулок, без хождений наверх, без ванн. Без ничего.
Говорю ей, вам на какое-то время удалось меня надуть. Больше не выйдет. Вы только и мечтаете, как бы удрать отсюда. Одурачить и полицейских на меня напустить. Чем вы лучше уличной девки? Я вас уважал, думал, вы выше этого, а вы что сделали? Я-то думал, вы не такая, как все. А вы не лучше других. На все готовы, на любую гадость, только бы заполучить то, что вам надо.
— Перестаньте, — кричит, и слезы у нее льются.
В Лондоне я могу сколько угодно таких иметь, да еще и поопытнее вас. И делать с ними могу все, что душе угодно.
— Вы — грязный, гадкий, отвратительный выродок.
Валяйте, валяйте. Какой язык — вполне в вашем стиле.
— Вы попираете все законы человечности, извращаете нормальные отношения, втаптываете в грязь все то прекрасное, что может происходить между мужчиной и женщиной…
Уж чья бы корова мычала, говорю, лучше вспомните-ка, кто первый одежки-то снял. Сами напросились, вот и получайте.
— Вон отсюда, — прямо криком кричит.
Да или нет, говорю.
Она схватила со стола пузырек с тушью и швырнула в меня. С тем я и ушел. Запер дверь на засов.
