— На самом деле… как бы это объяснить… я разыскиваю Лилию Монтгомери.
— Да. Я ее знаю. — Она, похоже, не заметила моей ошарашенной улыбки. — Вы ее ищете?
— Книга — об известном греческом писателе, то есть в Греции известном, и, по моим сведениям, он дружил с мисс Монтгомери, когда жил в Англии, много лет назад.
— Как его звали?
— Морис Кончис. — Имя явно ничего ей не говорило. Романтика поиска в конце концов пересилила недоверие.
— Сейчас поищу адрес. Заходите.
Я ждал в роскошной прихожей. Аляповатость мрамора и позолоченной бронзы; трюмо; картина, похожая на Фрагонара. Давящее изобилие, нервная дрожь. Через минуту она вернулась с визитной карточкой. «Г-жа Лилия де Сейтас, Динсфорд-хаус, Мач-Хэдем, Хертфордшир» — прочел я.
— Мы не виделись несколько лет, — сказала дама.
— Очень вам благодарен. — Я попятился к двери.
— Может, чаю? Выпьете что-нибудь?
Теперь в ее глазах светилась сдерживаемая алчность, будто она уже предвкушала, как высосет мою кровь. Богомолиха в драгоценной клетке. Я поспешно отказался.
Сев в машину, я в последний раз оглядел окрестности дома 46. Где-то здесь, возможно, прошла юность Кончиса. За домом высилось нечто вроде фабрики, но из справочника я знал, что это крикетный стадион. Садовых участков за высокими стенами не видно; «садик» теперь, скорее всего, задавлен нависающими трибунами. Ведь построены они, очевидно, после первой мировой.
Назавтра, в одиннадцать утра, я достиг Мач-Хэдема. День выдался погожий, безоблачный, синий, какие бывают ранней осенью; казалось, я снова в Греции. Динсфорд-хаус стоял в стороне от деревни и, хотя я ожидал большего, впечатление производил; элегантный широкий фасад с изящным, ненавязчивым орнаментом, красно-белый; ухоженный участок величиной примерно с акр. Тут дверь открыла прислуга- скандинавка. Да, г-жа де Сейтас дома — она сейчас в конюшне, сюда, за угол.
Гравийная дорожка ныряла в кирпичную арку. За двумя гаражами виднелась конюшня; я почувствовал запах лошадей. В дверях появился мальчуган с корзиной. Заметив меня, крикнул: «Мама! Тут какой-то дядя!» Следом вышла стройная женщина в брюках для верховой езды, в перчатках, красном платке и красной клетчатой рубашке. На вид ей было не больше сорока: еще не старая, энергичная, со здоровым румянцем.
— Чем могу быть полезна?
— Вообще-то я к г-же де Сейтас.
— Г-жа де Сейтас — это я.
А я-то думал, она седая, ровесница Кончиса. Вблизи проявились морщины у глаз, легкая, но красноречивая дряблость шеи; пышные каштановые волосы, скорее всего — крашеные. Пожалуй, ей пятьдесят, а не сорок; но все равно лет на десять меньше, чем нужно.
— Г-жа Лилия де Сейтас?
— Да.
— Ваш адрес мне дала миссис Саймон Маркс. — Она скорчила гримаску, и я понял, что это не лучшая рекомендация. — Я пишу книгу, и вы можете мне помочь.
— Я?
— Ведь ваша девичья фамилия — Монтгомери?
— Но отец…
— Книга не о вашем отце. — В конюшне заржал пони. Мальчик смотрел на меня недоверчиво; мать велела ему не глазеть и живо наполнить корзину. Я пустил в ход все свое оксфордское обаяние. — Если я не вовремя, назначьте любой другой день.
— Да мы просто навоз убираем. — Отставила метлу. — Если не об отце, то о ком?
— Я работаю над биографией… Мориса Кончиса. Я смотрел во все глаза; в лице ее ничто не дрогнуло.
— Мориса… как-как?
— Кончиса. — Я произнес фамилию раздельно. — Это знаменитый греческий писатель. В молодости он жил в Англии.
Она неуклюже откинула с лица прядь волос; типичная деревенская англичанка, которую интересуют лишь лошади, хозяйство да дети.
— Право, мне очень жаль, но тут какая-то ошибка.
— Вы могли знать его как… Чарльзворта. Или Хэмилтон-Дьюкса. Давным-давно. Во время первой мировой.
— Но, друг мой… то есть не друг мой, а… — Очаровательная заминка. Собеседник из нее был, как из слона балерина; но разве можно сердиться на этот загар, на ясные глаза, тронутые голубизной, на крепкое тело? — Как вас зовут? — спросила она.
Я представился.
— Мистер Эрфе, вы знаете, сколько лет мне было в четырнадцатом году?
— Судя по вашему виду, немного.
Она улыбнулась, хотя явно считала, что в Англии комплименты неуместны и обременительны.
— Десять. — Оглянулась на сына, нагружавшего корзину. — Вот как Бенджи.
— А эти имена вам… знакомы?
— Боже мой, конечно, но… этот Морис, или как его там, он что, бывал у них?
Я покачал головой. Кончис снова поставил меня в глупое положение. Имя Монтгомери он, очевидно, нашел в старой адресной книге; ему оставалось лишь уточнить, как звали дочерей. Но отступать все-таки рано.
— Он был сыном кого-то из них. Кажется, единственным. Очень музыкальный ребенок.
— Боюсь, вы ошибаетесь. У Чарльзвортов детей не было, а сын Хэмилтон-Дьюкса… — Она помедлила, как бы что-то припомнив. — Он погиб на войне.
— По-моему, вы сейчас подумали о ком-то другом.
— Нет… то есть да. Не знаю. Вы сказали «музыкальный»? — И нерешительно: — Ведь это не мистер Крыс? — Засмеялась, сунула руки в карманы брюк. — «Ветер в ивах»[128] . Итальянец, он учил нас играть на фортепьяно. Меня и сестру.
— Молодой?
Она пожала плечами.
— Довольно-таки.
— Что вы еще о нем помните?
Опустила глаза.
— Гамбеллино, Гамбарделло… что-то в этом духе. Гамбарделло? — Она произнесла это со смешком.
— Это фамилия. А имя?
Она не смогла припомнить.
— Почему «мистер Крыс»?
— У него были такие внимательные карие глаза. Как же мы его мучили! — Виновато оглянулась на сына, подталкивавшего ее сзади, словно мучили именно его. И не увидела, как я оживился; нет, фамилию Кончис взял не из адресной книги.
— Он был низенький? Ниже меня?
Напрягая память, она комкала платок. Потом испуганно посмотрела на меня.
— Вы знаете, да… Но ведь это не…
— Будьте добры, позвольте мне расспросить вас. Десять минут, не больше.
Она заколебалась. Я был вежлив, но настойчив: всего десять минут.
— Бенджи, бегом, скажи Гунхильд, пусть сварит нам кофе. И принесет в сад.
Он посмотрел в глубь конюшни.
— А Сачок?
— Сачок подождет.
