Помните монолог, который он сочинил для Лилии — что вы пишете бездарные стихи? Шуток не понимаете и все такое? Могу поспорить, он не только вас, но и меня имел в виду.
— С чего ж ему нас обоих унижать? Помедлила.
— Думаю, «Сердца трех» тут ни при чем. Но есть куда более известное литературное произведение, и оно очень даже при чем. — Выждала, не догадаюсь ли я, и шепнула: — Вчера днем, после моей выходки. Один волшебник как-то уже посылал юношу за дровами.
— Мне не пришло в голову. Просперо и Фердинанд.
— Я вам читала отрывок.
— Во время первого визита он прямо сослался на «Бурю». Я тогда и не подозревал о вашем существовании. — Она почему-то отводила глаза. Впрочем, нетрудно понять, почему, учитывая финал шекспировской пьесы. Я тоже понизил голос: — Не предполагал же он, что…
— Нет. Просто… — Покачала головой. — Хотел подчеркнуть, что я — его рабыня, а вы — гость.
— Свой Калибан у него точно имеется.
Вздохнула.
— Имеется.
— Кстати. Где ваше укрытие?
— Николас, я не могу вам показать. Если за нами следят, все откроется.
— Это рядом?
— Да.
— Ну хоть скажите, где. — Она как-то нехорошо смутилась; опять спрятала глаза. — Вдруг вам понадобится защита.
Улыбнулась.
— Если б нам грозила реальная опасность… мы б с вами сейчас тут не беседовали.
— В чем дело? Вы дали обещание.
— И выполню его. Только не теперь, прошу вас. — Верно, она расслышала в моем голосе нотки досады: подалась вперед, погладила меня по руке. — Извините. Я за этот час успела столько раз обмануть доверие Мориса. Пусть ему хотя бы последнее останется.
— Это так принципиально?
— Да нет. Он, правда, собирался как-нибудь позабавить вас с помощью нашего укрытия. Не знаю точно, как.
Я был озадачен, несмотря на то, что этот отказ свидетельствовал об ее искренности; исключение, подтверждающее правило. На всякий случай я помолчал — лжецы молчания не выносят. Но она выдержала испытание.
— С местными вы не общаетесь?
— А с кем общаться? С Марией — смешно. От нее, как от Джо, слова не добьешься.
— А команда яхты?
— Обычные греки. Вряд ли они догадываются, что тут творится. Джун вам говорила, что за вами скорей всего и в школе шпионят? — внезапно спросила она.
— Кто?
— Морис однажды нам сообщил, что вы чураетесь других учителей. И они вас не жалуют.
Я сразу подумал о Димитриадисе; до чего все-таки странно, что этот заядлый сплетник помалкивает о моих походах в Бурани. Кроме того, я действительно чурался учителей. Он был единственным из них, с кем я болтал на внеслужебные темы. Какое счастье: я и ему соврал, что Алисон не смогла прилететь — не из проницательности, а остерегаясь грязных шуточек.
— Нетрудно вычислить, кто это.
— С чем я никогда не могла смириться — с Морисовой страстью подглядывать. У него на яхте кинокамера. С увеличительной насадкой. Якобы для птиц.
— Ну, пусть только старый хрыч…
— На виллу он ее не берет. Не иначе, это просто его пятьдесят лохматая уловка.
Вглядевшись пристальнее, я заметил в ней признаки внутренней борьбы, неуверенности, точно она надеялась вытянуть из меня нечто, идущее вперекор всему нашему разговору. Я вспомнил, что говорила о ней сестра; и наудачу спросил:
— И все же вы хотите продолжать?
Покачала головой.
— Не знаю, Николас. Сегодня хочу. Завтра, может, расхочу. Со мной ничего подобного раньше не было. А прояви я сейчас благоразумие и выйди из игры, ничего подобного и в будущем не случится. Разве я не права?
Я заглянул ей в глаза; вот он, удобный момент. И выложил последний козырь.
— Не совсем правы. Ибо в прошлые годы это уже случалось, по меньшей мере дважды.
Изумление помешало ей как следует расслышать. Она уставилась на мое ухмыляющееся лицо, резко выпрямилась, уселась на пятки.
— Значит, вы тут… это не в первый… — Ощетинилась. Взгляд горький, растерянный, упрекающий.
— Не я, а прежние преподаватели английского. У нее в голове не укладывалось.
— Они вам рассказывали?.. Вы все это время знали?
— Знал, что в прошлом году на острове творилось нечто странное. И в позапрошлом. — Я объяснил, как добыл эти сведения; как они скудны; что старик подтвердил их. И не забывал следить за выражением ее лица. — Еще он сказал, что вы обе были тут. И общались с теми двумя.
В смятении подалась ко мне.
— Да ни сном ни духом…
— Верю, верю.
Поджав ноги, повернулась к морю.
— У, проклятый. — Вновь посмотрела на меня. — И вы всю дорогу подозревали…
— Не то чтобы всю. Одна его байка явно подгуляла. — Я описал ей Митфорда и то, как он, по словам старика, в нее втюрился. Она забросала меня вопросами, выпытывая мельчайшие детали.
— Что ж с ними взаправду-то случилось?
— В школе они, конечно, ни с кем не делились. Митфорд намекнул мне, что дело нечисто, одной- единственной фразой. Я написал ему. Ответа пока нет.
Последний раз заглянула мне в лицо, потупилась.
— По-моему, это доказывает, что закончится все не так уж страшно.
— Сам себе то же твержу.
— Невероятно.
— Ему лучше не говорите.
— Нет, конечно нет. — Помолчала, робко улыбнулась. — Интересно, у него неисчерпаемые запасы двойняшек?
— Таких, как вы — вряд ли. Даже ему это не под силу, — с преувеличенной серьезностью ответил я.
— И что ж нам теперь делать?
— Когда он собирался вернуться? Или говорил, что собирается?
— Вечером. Вчера, по крайней мере, он так сказал.
— Увлекательная намечается встреча.
— Меня могут уволить за профнепригодность.
— Я подыщу вам место, — мягко заверил я. Воцарилось молчание; наши глаза встретились. Я протянул руку — встретились и ладони; привлек ее к себе, и мы улеглись рядышком, почти вплотную. Я провел пальцем по ее лицу… зажмуренные глаза, переносица, кончик носа, линия рта. Она чмокнула палец. Я притянул ее поближе и поцеловал в губы. Она ответила, но я ощущал ее душевный непокой, метание от «да» к «нет». Чуть отодвинувшись, я залюбовался ею. Мнилось, ее лицо не может надоесть, всегда будет источником желания и заботы; ни малейшего изъяна, физического или духовного. Она разлепила ресницы и улыбнулась — ласково, но безгрешно.
