Пора! Пусть все всем станет известно.
Гюльназ присела на койку Виталия.
- Виталий...
Он взял горячую, дрожащую руку Гюльназ и заглянул ей прямо в глаза. Что это был за взгляд, о господи!
- Какой ты прекрасный человек, Гюля...
Гюльназ показалось, что Виталий все понял, знает, что услышит сейчас от своей Гюли, и поэтому называет ее 'прекрасным человеком'.
- Мама всегда мне говорила: Витя, люби не красивых девушек, а прекрасных людей, это - богатство. Если же в красивой девушке ты найдешь еще и прекрасного человека, то тогда богатство вдвойне. Это верно, не так ли?
Это была удивительная сцена. И Гюльназ, и Виталий с одинаковым нетерпением ждали чего-то. А это ожидание с каждым мгновением сближало их.
- Почему ты молчишь, Гюля? - Виталий торопился ускорить это сближение. - Сегодня ты кажешься мне какой-то не такой. Ты будто боишься меня...
- Боюсь?.. Что ты, Виталий?... - Она сказала это, но в душе должна была признать, что он говорит правду. Гюльназ теперь действительно боялась его. В этой любовной игре, которую она начала незаметно для себя самой, она допустила ошибку. Когда эта игра дойдет до своего логического конца, она может обернуться плохо для Виталия.
- Но тогда почему ты молчишь?
- Потому что... - прошептала она. - Я тебя люблю, Витя, люблю...
И в тот же момент вспомнила, что говорить так она научилась у Искендера. У своего мужа, у своего единственного спутника на этом жизненном пути. И обрадовалась, что его словами смогла утешить этого благородного парня.
Виталий ничего не ответил. Палата погрузилась в тишину, замерла. Ей поверил не только Виталий, поверили раненые, услыхавшие ее. Потом ей показалось, что поверила и она сама, не только раненые. Какие, оказывается, странные законы есть у жизни!
Из соседней комнаты донеслись звуки гармони. Вскоре кто-то густым приятным голосом запел песню. На одну звезду стало больше в мерцающем мраке войны. Песня летела из комнаты в комнату, из коридора в коридор, с этажа на этаж, она хотела заполонить весь город.
* * *
В тот день на устах Гюльназ появилось новое слово: 'праздник любви'!... Весь день без устали вертясь среди коек, она мысленно шептала: 'Почему вы так на меня смотрите, мои дорогие? Я ведь не только Виталия, я вас всех люблю. Вас всех!'
18
Ленинград переживал самые напряженные, самые страшные дни блокады. Людей становилось все меньше. Смерть стала обычным явлением. Может быть, поэтому ее больше не боялись. Утром шли на работу, в ночную смену до утра не смыкали глаз, ночевали в холодных, темных квартирах. В городе не хватало воздуха, солнечного воздуха, хлебного воздуха... Это было похоже на духоту, окутанную туманом гнева и грусти. Было много путей выхода из создавшегося положения, но все дороги были закрыты.
Как и все ленинградцы, знала это и Гюльназ. Вот почему оставался единственный путь: бороться и терпеть.
Было начало декабря, в городе свирепствовал сильный мороз. Ночевать в нетопленых квартирах стало невыносимо. Еще хорошо, что их квартира была на первом этаже, говорили, что здесь теплее, чем на верхних.
Искендер часто выходил в ночную смену и не ночевал дома. В такие дни Гюльназ тоже старалась остаться на ночь в госпитале. Но эти смены не всегда совпадали. И Гюльназ возвращалась в пустую холодную квартиру и не раздеваясь ложилась спать.
Вот и сегодня, придя вечером домой, спасаясь от пронзительного ветра, она открыла дверь, она знала, что Искендер идет в ночную смену и дома его не будет.
Но Искендер был дома, он лежал на кровати, в одежде. Что же случилось? Не бомбили ли их завод? Не ранен ли он?
Подошла поближе, прислушалась к его дыханию. Он спал. Значит, ничего страшного не случилось. Гюльназ было жаль его будить. Она тихо отошла к шкафу, открыла нижнее отделение: собралась зажечь свечку.
- Гюлю, что ты там делаешь, что ищешь?
От его голоса у Гюльназ затрепетало сердце. Как изменился голос Искендера! Теперь он доносился будто из соседней комнаты, сквозь стену. В этом голосе она уловила и огонек надежды и одновременно пугающую безнадежность. Искендер, увидав, что она роется в шкафу, бог знает, что подумал. Ему могло показаться, что жена ищет в шкафу конфетку, чтобы дать ему, или еще что-нибудь припрятала про запас. Ведь Гюльназ неоднократно радовала то конфеткой, то сухой хлебной корочкой. Но теперь в шкафу было пусто.
- Хочу зажечь свечку, Искендер! - торопливо отозвалась Гюльназ. Сегодня почему-то мне не хочется сидеть в темноте.
- А на что тебе свечка? Лучше разожги печь, поставь кипятить воду.
- Разжечь печь? Чем? Ни угля, ни щепки.
- Я принес уголь. Вон там, в мешке.
Гюльназ обрадовалась. Ведь уголь теперь равноценен золоту, нет, дороже золота.
Но Гюльназ все же зажгла свечу, чтобы Искендер не сидел впотьмах, пока она разожжет печь. Свеча горела. Дрожащее пламя осветило его лицо, у нее сжалось сердце. О господи! Он так исхудал и голоден! Боже, что, если с ним что-то случится, что я тогда буду делать? И она представила ужасающую картину: улицы, полные трупов, в оцепенении растянувшиеся на тротуарах люди, люди, приникшие к холодным камням, сани, перевозящие мертвецов, старики, завернутые в простыни, кладбище среди льдов на берегу Невы, без единого надгробья. Нет. Я не отдам Искендера!
Ее обуял ужас. 'Может, я и сама... - В мозгу у нее пронеслось молнией. - Нет, нет, это невозможно, такое не должно случиться. Я ведь поклялась, объявила голодовку, как те мученики свободы в тюрьмах. Они - во имя свободы, я - во имя любви! Какая разница? Объявившие голодовку во имя свободы - голод не ощущают.
И я тоже. Я давно готова к этим мучениям, страданиям и пыткам'.
Но Гюльназ сознавала, что в такое страшное время еще страшнее нетерпимость, слова и слезы. Надо уметь переносить горести. Чувство ответственности дарует терпение. И, взяв себя в руки, она разожгла печь, поставила на нее чайник, потушила свечу, подошла, села в кресло возле Искендера, прижалась лицом к его холодным как лед рукам.
- Ровно через пятнадцать минут у нас будет чай. - Она старалась говорить как можно спокойнее. - Причем чай я заварю крепкий, цвета петушиного гребешка... - Она видела, что Искендеру смешно, но смеяться он был не в состоянии. - Сначала мы выпьем сладкий чай, потом чай с печеньем... А потом просто так... - Она произносила все это, будто обманывая ребенка или даже скорее обращаясь к безжизненной кукле,
- Гюлю... ты читала 'Алхимика' Мирзы Фатали Ахундова? Там Молла Ибрагимхалил часто наказывает людям: не думайте о белой обезьяне. Твои слова очень похожи...
- Но ведь я же говорю правду, я вовсе не выдумываю, - прервала его Гюльназ, и, открыв рабочую сумку, она выложила на стол два печенья и немного завернутого в кулечек сахару. - Что же касается крепкого чая, то и тут я не придумала. - Она быстро открыла нижний ящик шкафа. В этом старом шкафу - ее спасителе, хранился маленький узелок с чаем, она купила его давно, до войны, и всюду носила с собой. Вот он, этот узелок.
За это время Искендер несколько раз менялся в лице, на лбу его выступили мелкие капельки пота.
Вскоре комната немного согрелась, чай был готов. Гюльназ, положив перед Искендером печенье, налила стакан хорошо заваренного чая.
- А ты?
- Сначала выпей ты, потом я. Зачем нам пачкать два стакана? Экономия, надо соблюдать экономию, - сказала Гюльназ и положила ему в стакан кусок сахару.
