злодеяниях фашистов в Польше, уточнения уже полученной информации. С тревогой продолжали мы ждать наших разведчиков или хотя бы вестей от них. Наконец в середине января из ближайшего к Бугу батальона пришла радиограмма: 'Возвратилась группа Радайкина, проследовала дальше'. Но почему Радайкина, а не Колошенко? Ведь старшим был Колошенко! Что с ним?
На этот вопрос могли ответить только сами разведчики. Они вскоре прибыли, бодрые, невредимые, - Радайкин и три автоматчика. Первый вопрос к ним - о Колошенко.
- Ушел вместе с Письменным на розыски Метека, - ответил Радайкин. - В назначенный срок не вернулся. Подождали еще три дня - все нет, оставили ему записку... Придет! Есть сведения, что жив-здоров... А придерживаться сроков не всегда удается. Обстановочка там сложная!
- Значит, Метека так и не видели? - спросил Дружинин.
- Я не видел, а Колошенко наверняка встретился. У меня с другими были интересные встречи. Вообще материала принесли много. И такой материал, что нельзя было дольше задерживаться.
- На отдых и все прочее, товарищ Радайкин, дается вам три часа, сказал я. - Затем ждем вас в штабе!
Тут же распорядился, чтобы в штабе были к этому времени командир нашей польской бригады Станислав Шелест и ее комиссар Виктор Кременицкий. Что делается за Бугом, им знать надо в первую очередь.
Послушать Василия Радайкина собрались все штабисты. На стену повесили карту Польши. Начальники служб приготовили блокноты. Радайкину я сказал, чтобы докладывал обо всем поподробнее. Он разложил свои записи, небольшие, исчерканные вдоль и поперек клочки бумаги, какие-то лоскуты с отдельными словами и цифрами, затем начал:
- Наша группа в составе девятнадцати человек, включая Ковалева и его людей, вышла к Бугу в районе Бреста. В ночь на пятое декабря между селами Долгоброды и Ставки мы переправились через реку на лодках. Границу 'генерал-губернаторства' по Бугу охраняет немецкая пограничная стража, расположенная небольшими гарнизонами в ближайших селах. Оборонительных сооружений по Бугу нет. Сплошная линия железобетонных укреплений проходит по реке Висле.
Ковалев хорошо знал местность и расположение пограничных постов. Поэтому мы без всяких приключений миновали границу и пошли дальше на запад. В Польше двигались по следующему маршруту: Долгоброды - Погорелец Романов - Мосты - Кодинец - Парчевские и Любартовские леса - Тисменица. Кроме того, делали вылазки в районы городов Демблин, Любартов, Луков...
Все это Радайкин показал на карте, и мы увидели, что группа отшагала не одну сотню километров. Радайкин продолжал говорить, лишь изредка заглядывая в записи, а больше полагаясь на свою цепкую тренированную память опытного разведчика:
- Мы побывали в десятках сел, местечек, хуторов, встречались со многими людьми. Всюду поляки ненавидят оккупантов, жаждут поражения фашистов, а трудовой народ все поглядывает за Буг и за Вислу, ждет прихода Красной Армии, считает, что только она поможет Польше вернуть свободу и независимость. Ох, с каким волнением мы это слушали, товарищи! До чего это было приятно!
Сейчас Польша, по существу, бесправная колония фашистов. Ведь гитлеровцы даже не рассматривают ее как самостоятельную страну, изгоняют из обихода само слово 'Польша'. Лишь на самые низшие административные должности - сельских и волостных старост - допускают поляков. И не всех допускают! Ставят только явных немецких прислужников, покорных исполнителей распоряжений свыше. А там, повыше - в повитах-уездах, в округах-воеводствах, - вся власть принадлежит только оккупантам. Возглавляет германскую администрацию генерал-губернатор Ганс Франк, личность подлая и мрачная, вроде Эриха Коха, рейхскомиссара Украины.
В каждом городе стоят немецкие гарнизоны. В селах - полиция, жандармерия. Комендантский час начинается в семь вечера. Свободно передвигаться поляки имеют право лишь в пределах своего уезда. За малейшее нарушение введенных оккупантами порядков - штраф, тюрьма. Все, что рассказывали Ковалев и Письменный о лагерях уничтожения, подтвердилось, все правда, но в Польше есть еще десятки обычных концлагерей и для военнопленных, и для гражданских лиц.
Скажу немного об экономическом положении в деревне. Конечно, не только помещики, но и кулаки, имеющие по пятидесяти и больше моргов земли, по нескольку лошадей, живут неплохо. Но таких мало! У подавляющего большинства крестьян земельные наделы не превышают двух моргов. А ведь два морга - это чуть побольше одного нашего гектара! Много ли с него возьмешь? Далеко не все имеют хотя бы одну лошаденку. Нищета страшная! Еще хуже живут рабочие фольварков - имений, то есть помещичьи батраки.
Оккупанты выкачивают из Польши огромное количество продовольствия. Среднее крестьянское хозяйство обязано сдавать в год тридцать пять - сорок пудов хлеба, мясо и жиры фактически отбираются все. Фашисты дело поставили так, что крестьянин не имеет права распорядиться даже собственной курицей!
Бывали мы в крестьянских домах. Идешь через двор, видишь - и куры бегают, и пара-другая гусей имеется, поросенок возле сарая трется, коза гуляет. А хозяин перехватывает наш взгляд, качает грустно головой и говорит: 'Бирка! Бирка! Вшистским герман бирку дае!' - 'Что за бирка?' интересуемся. Оказывается, немцы взяли у крестьян на строгий учет весь скот, всю птицу, понавешали им бирок с номерами. Ни продать свое добро, ни воспользоваться им для собственного пропитания крестьянин не имеет права. Расти и сдавай немцам! А выполнишь все поставки, получишь карточку, по которой продадут тебе керосин, иголки, водку, больше ничего!
Но польские мужички тоже не дураки. Теперь они сами приглашают партизан забирать у них свиней и овец 'с половины'.
- Как это 'с половины'? - раздался чей-то недоумевающий голос.
- Да очень просто! - улыбнулся Радайкин. - Зарежет крестьянин две овцы, мясо одной отдаст партизанам, другую тушку спрячет для себя, но при этом просит партизан инсценировать налет на его хозяйство... Ну, будто скот у него отобрали! В результате и сам мужичок хоть тайком, но ест изредка мясо, и партизанам помог, да и перед фашистами он может оправдаться: дескать, овец у него люди из лесу конфисковали. Но о партизанах я скажу позже. Сейчас только к слову!
Народ в Польше измучен бесконечными наборами рабочей силы. Узнав об очередном наборе, население нередко разбегается по лесам. И в школы кое-где перестали детей пускать. Ведь что еще гитлеровцы вытворяют! Являются в школу, берут ребят постарше прямо из класса - да и в вагон, отправляют на работы в Германию. И не только на работу берут. Вот совсем недавно, в декабре, насильно увезли куда-то из города Парчева учеников пятого класса гимназии, чтобы использовать их донорами. Видите, дошли до того, что буквально сосут из поляков кровь!
Все мы внимательно слушали Василия Радайкина. Мне нравился его доклад. Чувствовалось, что ко всем явлениям, с которыми столкнулся этот офицер, он подошел не только как разведчик, но и с мерками, взглядами советского человека и коммуниста. Обрисовав нам обстановку в Польше, сделав это подчас очень яркими, сочными мазками, Радайкин перешел к рассказу о польских партизанах:
- Вспомните, товарищи, наши партизанские отряды в сорок первом году, в начале сорок второго, когда они только становились на ноги. Они были еще малочисленны, слабы, тогда разгром каждого полицейского участка мы считали большой победой. Под нажимом карательных экспедиций противника нам порой приходилось оставлять свои районы, перекочевывать в соседние. Вот примерно такое же положение сейчас у партизан Польши. И попали мы в Люблинское воеводство как раз в самый неблагоприятный момент. В конце ноября оккупанты не без помощи эндеков основательно прочесали леса вместе с ближайшими к ним селами и хуторами.
Партизан изрядно потрепали. Часть отрядов распалась, часть отступила за пределы воеводства. Руководители некоторых распавшихся отрядов ушли в глубокое подполье. Был вынужден скрыться и товарищ Метек. Действующих отрядов Гвардии людовой на территории Люблинщины, в сущности, не осталось. Время от времени давали о себе знать лишь выпадовцы... Но, виноват, я не успел еще рассказать, кто они такие!
Наряду с партизанскими отрядами Гвардия людова располагает мелкими группами так называемых выпадовцев. Это не совсем обычные партизаны. Они никуда из своей деревни не уходят, живут дома, занимаются хозяйством, но имеют оружие. Время от времени они делают вылазки против оккупантов, по-
