Но когда мой взгляд встречался с взглядом Черни, я терялся. Он будто говорил: 'Неужели ты сомневаешься и не видишь так хорошо заметные приметы? Вот перевернутая моей лапой палочка, а здесь я прыгал через ручей и помял траву, А запах? Неужели и его не чувствуешь, а ведь он хорошо ощутим даже среди более сильных запахов...'
Я не выдерживал умного взгляда собаки, полного уверенности, и сдавался. Черня, натягивая поводок, шел вперед и вел меня за собою.
Лайка с хорошим чутьем улавливает запах зверя или человека даже спустя два дня, тем более в тайге, где этот запах остается не только на земле, но главным образом на ветках, на листьях, на коре деревьев, к которым случайно прикасаются.
Спустившись в ложок, Черня свернул влево, и по размокшему снегу мы пошли вниз. Стал попадаться сбитый колодник и сломанные сучья на местах схваток раненого зверя с собаками. Кое-где сохранились отпечатки лап. Чем дальше мы продвигались, тем чаще останавливался зверь. Он слабел, а собаки, чувствуя близость развязки, наседали с еще большим ожесточением.
Через час в просвете боковых возвышенностей показалась широкая полоска Кизира. Мысль о том, что зверь мог уйти за Кизир, не на шутку встревожила нас, но Черня, дойдя до реки, свернул вправо. Он вывел нас на верх борта долины и остановился. Именно там и произошла последняя схватка. То, что мы увидели на маленькой полянке, соответствовало эвенкийской поговорке: 'Медведь вперед помирает, потом его сила покидает'. Лес, колодник, пни -все было изломано, свалено, вывернуто, будто зверь обломками отбивался от собак.
Последующие события легко читались по остальным следам: зверю удалось вырваться с поляны, он бросился по крутому откосу вниз, но собаки, вцепившись в него, распяли задние ноги и, волочась следом, тормозили его ход. Зверь, отгребаясь передними лапами, дотащился донизу и, обняв старую пихту, умер.
Мы спустились под откос.
-- Кто это сало выдрал? -- указывая на разодранный медвежий зад, спросил я Левку. Морда пса выражала полную невинность.
Через час, когда тушу разделали, Левка не выдержал и за несколько минут успел набить свой ненасытный желудок. Днепровский, испытывая его жадность, еще долго отрезал маленькие кусочки мяса и бросал ему в рот. Кобель все глотал и глотал, пока желудок не перестал принимать пищу. Тогда он подошел к выброшенным кишкам зверя и долго сдирал с них жир.
У костра возился Алексей, раскатывая вновь заведенное тесто. На откосе дымилась печь, сложенная на плите из камней. Она была низкая, уродливой формы, сделанная наспех, всего лишь для одной выпечки.
Когда в нашу экспедиционную жизнь врывалось какое-нибудь примечательное событие -- форсирование опасной переправы, преодоление снежных перевалов или благополучное восхождение на один из пиков, -- мы считали возможным сделать небольшую передышку на один день.
Что может быть вкуснее свежей, только что испеченной на костре лепешки? Она и пышная, и ароматная, хороша к супу, а к чаю еще лучше. В походе, бывало, проголодаешься, достанешь случайно забытый в кармане кусочек лепешки и наслаждаешься им. Трудно описать, каким он бывает вкусным, да, пожалуй и понять трудно тому, кому не приходилось испытывать длительное отсутствие хлеба.
Нужно сказать, что галеты и сухари в условиях длительного хранения, да еще при постоянном передвижении вьючно, быстро портятся, главным образом от сырости. Мы всегда возили с собой муку и, как обычно принято в экспедициях, выпекали пресные лепешки на соде и только в более длительные остановки выпекали кислый хлеб.
Мне вспомнилась одна вынужденная голодовка, когда после пятидневных скитаний без продуктов по дремучей тайге я набрел на стоянку, недавно покинутую наблюдательской партией нашей же экспедиции. По оставшимся следам нетрудно было угадать, что люди останавливались для обеда. Я подобрал на земле кости и все мало-мальски съедобное. И вдруг -- о счастье! -- кто-то из обедавших оставил кусочек горелой хлебной корки величиной в половину спичечной коробки. Я схватил ее и бережно стал есть, откусывая микроскопические доли. Никогда в жизни я не едал ничего более вкусного!
... Алексей, засучив выше локтя рукава голубой косоворотки, как заправский пекарь, мастерски управлялся с тестом. Он не заметил даже, как подбежала его любимая собака.
-- Черня! -- вскрикнул повар, когда пес лизнул его в лицо. -- Я же говорил, что ты не заблудишься! 6 полем тебя, дружище! -- Ишь как брюхо раздуло.
Мы сняли котомки и уселись у огня отдыхать. Павел Назарович, Лебедев и Кудрявцев уплыли рыбачить и вот-вот должны были вернуться. Остальные были заняты своими делами: кто у костра, кто на берегу реки. Пугачев занимался с Самбуевым в палатке.
Самбуев очень плохо владел русским языком и совсем не умел читать, хотя по-бурятски читал хорошо. Пугачев взял на себя труд научить его в это лето русской грамоте.
-- М-а-а-м-а... К-а-а-ш-а... -- тянул медленно Самбуев.
-- Часа три сидят, -- таинственно доложил мне Алексей. -- Шейсран уже девять букв знает, говорит: 'Легче дикую лошадь объездить, чем русскую букву запомнить!'
Учитель и ученик лежали на брезенте перед открытым букварем, и Самбуев, водя длинными пальцами по буквам, тянул медленно и напряженно:
-- П-а-а-п-а... М-а-а-ш-а... -- а пот буквально ручьем катился с его лица, будто он нес большой груз.
-- Хорошо, -- сказал Пугачев, -- теперь покажи, где слово 'мама'.
Самбуев долго смотрел на крупные буквы, водил по ним пальцем и вдруг заявил:
-- 'Мама' тут нету...
-- А ты знаешь, что такое мама? -- допытывался учитель.
-- Знаю. Папа работай, мама дома живи.
-- Правильно, ну теперь покажи, где слово 'мама'. Самбуев, не думая, ткнул пальцем в слово 'Маша' и произнес:
-- Мама...
-- Неверно! -- поправил его Трофим Васильевич. -- А покажи, где Маша.
Тот вдруг пристально посмотрел на учителя и обиженным тоном сказал:
-- Маша Кирилл Лебедев рюкзак клади, другой Маша не знаю.
-- Скажи, Шейсран, когда ты читаешь, то думаешь по-русски или по-бурятски? -- спросил Пугачев.
-- Нет, русский думай не могу, голова болит, бурятский читай, думай хорошо.
-- Если ты хочешь научиться читать по-русски, то нужно во время чтения думать по-русски и понимать, что обозначают те слова, которые ты читаешь, иначе не научишься.
-- Хорошо, -- ответил ученик. -- Завтра утром встаю, весь день думай только русский, а нынче давай довольно!
-- Пока не покажешь, где Маша, я тебя не отпущу.
Самбуев недоверчиво посмотрел на учителя, и довольная улыбка расплылась по его лицу. Он полез за пазуху и из внутреннего кармана достал завернутую в газетный лист фотографию, подаренную Лебедевым.
-- Ты думаешь, это Маша? -- спросил он.
-- Нет, Шейсран, ты не понимаешь, давай читать снова! -- упорствовал учитель.
С реки донесся голос Лебедева. По пенистым волнам крутого переката скользила долбленка с рыбаками. Все бросились встречать их. Я тоже спустился на берег.
-- Рыба пошла! -- крикнул Павел Назарович и стал выбрасывать из лодки на берег крупных хариусов.
-- Мое внимание было отвлечено другим. Голубая вода Кизира, как мне показалось, приняла мутно- бирюзовый цвет и потеряла свою прозрачность. Это обстоятельство не на шутку встревожило меня, и я сейчас же поделился своими мыслями с Павлом Назаровичем.
-- Может вода прибывает и начинает мутнеть, дни-то ведь теплые стоят, -- сказал он и тут же добавил: -- Неплохо поторопиться с отправкой лодок. Ой, как худо будет идти в большую воду, да и опасно.
На душе стало тревожно. Мы двигались слишком медленно, даже подумать страшно -- за одиннадцать
