сквозь щели и заросли, снова и снова спускались на дно ручья, чтобы обойти скалы. Но чем выше поднимались, тем меньше нагромождений, хотя крутизна все более увеличивалась, идти становилось легче.
С нами вместе по склону Чебулака взбиралась и густая тайга. Мы видели вокруг себя приземистые кедры, украшенные длинными прядями седых лишайников, молодую поросль, прикрытую густой тенью старых деревьев, да могилы умерших великанов, затянутые плотным покровом зеленого мха. Наконец-то мы попали в настоящую девственную тайгу. Было бы странным увидеть здесь следы топора или остатки костра. Только тропы сокжоев да следы соболей пересекали наш путь. И всегда, погружаясь в эту неприветливую атмосферу лесной чащи, переживаешь странное состояние подавленности, какую-то приниженность при виде столетних кедров, сомкнувших над тобою свои жесткие кроны.
Туман так и не поднялся от реки -- он как бы растаял в лучах весеннего солнца. К вершине мы пробирались гуськом, поочередно прокладывая лыжню. Не выдерживая крутизны, лес стал редеть. Все чаще встречались толстые, уродливо-корявые кедры, полузасохшие, сгорбленные, дупляные. Деревья выглядели жалкими от перенесенных суровых зим. У кедров, растущих на небольшом прилавке, расположились биваком. Тут-то и заканчивалась верхняя граница леса, опоясывающая снизу голец. Времени до заката солнца оставалось еще много. После обеда мы с Прокопием решили идти на вершину, а Павел Назарович остался устраивать ночлег. Хотелось скорее добраться до цели. Мне думалось, что с Чебулака мы многое увидим и более точно определим наш дальнейший путь.
От стоянки направились к гребню и по уступам стали взбираться на хорошо видневшуюся вершину гольца. Лес остался позади. Слева показался крутой склон, покрытый рубцами надувного снега, а справа, сразу же от гребня, обрывались отвесными стенами скалы, образующие тот самый цирк, что видели мы с Диких озер. Теперь он лежал под нами, глубоко врезаясь в голец, мрачный, полусферической формы. Его стены снизу подбиты крупной осыпью -- результат продолжающихся разрушений скал. На днище ступенчатого цирка темнели пятна замерзших озер, соединенных между собою извилистой полоской ручейка. Там же были заметны продолговатые бугры, заросшие кустарником, вероятно, морены. Тени скал оберегали от солнца плотный снег, покрывающий длительное время года дно цирка.
Гребень, по которому мы поднимались, был почти гол. Постоянные ветры сдули с него снег. Россыпи (из них сложен гребень) покрывал бледножелтый ягель и различные лишайники. В расщелинах мы видели кашкару и другие рододендроновые растения, характерные для гольцовой зоны. Кое-где, в заветерках, попадались на глаза одинокие кусты ольхи да на площадках, поверх выступающих скал, совсем крошечные ивки. Сгорбившись от непосильного холода, они не растут вверх, а стелются, прячась за камни.
Край скалы, по которому мы поднимались, у вершины гольца образует причудливо-зубчатый кант, четко вырезанный на фоне голубого неба. Трудно представить тишину, которая окружала нас среди гигантских выступов скал, застывших россыпей и ослепительно белых снегов. Воздух замер, все млело в живительных лучах весеннего солнца. Ни единого звука не доносилось из цирка, и только учащенные удары сердца слышались в груди.
Чем ближе к макушке, тем величественнее открывалась нашему взору панорама Восточного Саяна.
Вершина Чебулака крепко скована почти заледеневшим снегом. Чтобы взобраться на нее, мы сняли лыжи. Ноги скользили по твердой поверхности. Мы падали, поднимались и снова упорно карабкались вверх. Наконец-то под нашими ногами был тот самый голец, который два дня тому назад издали поражал своей грандиозностью.
Мы увидели беспорядочно скученные гряды гольцов, утопающие в их глубоких складках залесенные долины и пологие, будто сглаженные временем белогорья. Край особенный по колориту, непревзойденный по красоте.
Я достал тетрадь и, усевшись на снег, сделал несколько зарисовок.
С севера Чебулак обошло Манское белогорье. Оно не вызывало особого восхищения. Все плоское, придавленное, тупое. Взгляд невольно устремлялся туда, где вставали вершины гор, украшенные синеватыми рубцами скал. Рука привычными движениями набрасывала на бумагу горы, пики, ключи. Но взгляд неизменно забегал вперед, силясь проникнуть в самую гущу скалистых хребтов, которые чуть заметно вырисовывались на востоке. Правее вершины высоченных гольцов прикрывали ту часть Саяна, которая больше всего нас привлекала. Именно там прятались те сказочные горы, куда редко проникал человек.
Только я закончил зарисовку горизонта, как раскрасневшийся диск солнца спрятался за мрачными отрогами ближних гольцов. Долина и тайга покрылись пеленой вечерних сумерек. А работы еще оставалось много. Нужно было детально разобраться в рельефе, прилегающем к Чебулаку, выбрать подходящие для новых геодезических пунктов вершины гольцов и наметить к ним маршруты. Пришлось все это отложить на завтрашний день.
Пока собирались в обратный путь, резко похолодало, и из расщелины цирка подул ледяной ветер.
С кромки гольца хорошо был виден дым костра, разведенного Павлом Назаровичем. Не задерживаясь, мы начали спускаться. Это оказалось более тяжелым, чем подъем. Снег, шапкой прикрывающий голец, был твердым и скользким. Нам пришлось поступить так, как поступают дети, когда без санок спускаются с горки. По менее крутому склону мы скатывались на лыжах.
Павел Назарович заканчивал устройство бивака. Он натаскал дров и уже сварил более чем скромный ужин, состоящий из небольшой порции каши и чая без сухарей.
В одном отношении наша стоянка была неудобной: кедр, под которым мы с трудом разместились, имел редкую хвою, и все тепло от костра быстро уходило. Сделанный Павлом Назаровичем заслон из веток тоже слабо защищал нас. Холодный ветер беспощадно расправлялся с костром и, проникая под одежду, холодил тело. А часов в одиннадцать температура пала до -- 15°, где там было уснуть! Раза три принимались пить чай, таскали дрова, а ночи не было конца. Когда ж наступило утро, у нас было одно желание -- скорее покончить с Чебулаком и спуститься в тайгу.
На этот раз на верх гольца вместе с нами пошел и Павел Назарович. Ночной мороз так сковал ледяной коркой снег, что мы шли по нему легко и без лыж. День был солнечный, тихий. Пониже нашего лагеря лежал туман. Он скрыл залесенные долины, узкие ущелья и широкие распадки. На его сером фоне теперь хорошо выделялись хребты, отроги белогорья, и это помогло нам более точно рассмотреть рельеф.
Поднимаясь к шапке гольца, мы наткнулись на множество ям, выбитых в снегу, и удивились, так как вечером их не было. Как оказалось, ночью здесь кормилось стадо сокжоев. Незадолго до нашего прихода они ушли на север, оставив после себя несколько троп. Рассматривая ямы, мы удивлялись способности этих животных добывать себе корм, которым зимой в основном является белый лишайник -- ягель. Природа наградила сокжоя таким чутьем, что он легко улавливает запах ягеля даже сквозь метровую толщу снега. Чтобы добраться до корма, сокжои и выбили эти ямы. В них они отдыхают после кормежки и спасаются от зимних ветров.
Когда достигли вершины Чебулака, туман заметно осел. Мы подошли к скалистой кромке гольца и, усевшись на снег, долго рассматривали горы.
На востоке мы видели тени гор. Косые лучи солнца, освещая противоположные склоны, окантовывали серебристой полоской хребты и гребни. Кое-где, прорвавшись между щелями гор, лучи ослепительным снопом ложились на крутые откосы. Сочетание световых полос, глубоких теней и туманов было необычайно красивым.
На Чебулаке мы установили столб и оставили в непромокаемом конверте письмо Трофиму Васильевичу Пугачеву со всеми рекогносцировочными данными. Он придет сюда после нас и закончит работу.
В десять часов мы уже спускались под голец. Павел Назарович стал на лыжи. Сквозь нависшие усы его проскользнула улыбка.
-- Прокатимся? -- предложил он, глядя на нас.
-- Нет, я еще жить хочу, -- ответил Днепровский.
Старик махнул рукой и покатился вниз.
Мы тронулись следом, но разве догонишь? Казалось, что мы стоим на одном месте и только один Зудов катится, -- с такой быстротой он мчался вниз по занесенному снегом склону Чебулака. Следом за ним во всю прыть летел Левка.
Не отрывая глаз, мы следили за стариком. На крутых спусках он пригибался к земле, на поворотах наклонялся в сторону и, лавируя между кедрами, уходил все ниже и ниже. Вдруг мы увидели, как
