безымянный пальцы согнуты знаком Шин. Зюсс упал навзничь. Долгие часы пролежал без сознания.
Рабби стоял перед ним, когда он раскрыл глаза. Рабби увидел состарившегося, поседевшего человека. Гибкая, упругая спина сгорбилась и согнулась, гладкие белые щеки опали и обросли, некрасивыми, тусклыми стали каштановые волосы. Рабби еще раньше набальзамировал покойницу. Теперь он ходил по комнате, возжигая новые свечи, лил воду, отгоняющую демонов.
После долгого как вечность молчания Зюсс спросил:
– Она умерла из-за герцога?
– Она умерла из-за тебя, – сказал рабби Габриель.
– Если бы я удалился с ней, – спросил Зюсс, – давно бы удалился в глушь, на покой, она бы не умерла?
– Она умерла из-за тебя, – сказал рабби Габриель.
– Можно говорить с мертвыми? – спросил Зюсс.
Рабби Габриель содрогнулся. Потом сказал:
– В книге о воинстве мертвых говорится: «Устремите мысль к умершему, и он явится вам. Умолите его в душе своей, и он придет, удержите его, и он пребудет. Если вы помышляете о нем с любовью или ненавистью – он чувствует это. Чем сильнее любовь, чем сильнее ненависть – тем сильнее он чувствует это. На каждом празднике, которым вы чтите умершего, присутствует он, вокруг каждого изображения, которым вы запечатлеваете его, реет он, внемлет каждому слову, которое раздается о нем».
– Могу я говорить с ней? – спросил Зюсс.
Еще сильнее содрогнулся рабби Габриель. Потом сказал:
– Будь чист, и она пребудет в покое. Если вольешься ты в третий мир, вместе с тобой и она погрузится в волны третьего мира.
Тогда Зюсс умолк. Он ничего не ел, ничего не пил. Спустилась ночь, занялся день, он не шевелился.
Рабби сказал:
– Герцог хочет видеть тебя.
Зюсс не отвечал. Вошел Карл-Александр. Отпрянул назад. Он еле узнал Зюсса. Этот человек, с темной, грязной щетиной вокруг рта и на щеках, с некрасивыми, тусклыми волосами, с ввалившимися, покрасневшими, неподвижными, слезящимися глазами, – это ли Зюсс, его еврей и финанцдиректор, блистательный кавалер, сладострастный идеал множества женщин?
Хриплым, осипшим голосом, то и дело откашливаясь и запинаясь, Карл-Александр сказал:
– Надо быть мужчиной, Зюсс! Нельзя зарываться в свое горе! Я видел девочку, я знаю, какова она была. Мне понятно, чего стоит потерять ее. Но вспомни, сколько тебе еще осталось в жизни. Тебе осталась милость и любовь твоего герцога. Пусть она послужит тебе утешением.
С тихим, равнодушным, как бы замороженным смирением некрасивый, неряшливый человек ответил:
– Да, господин герцог.
Карлу-Александру стало не по себе от этой тихой покорности. Он предпочел бы, чтобы Зюсс высказал свою обиду, а он сам, герцог, вспылил бы слегка, и потом бы все уладилось. Такой монашеский тон был ему совсем не по нутру. Как выразился Шютц, это пахло хедером и кладбищем. Смутным напоминанием о скрипучем голосе мага, о том, чего он не сказал, повеяло на него. Довольно недомолвок, он будет действовать напрямик. С грубоватой, по-своему сердечной прямотой он сказал:
– Глупо, что это приключилось как раз при мне. Как произошло несчастье, не докопается никогда и никто, будь он еврей, христианин и даже маг. Я нашел ее, когда она лежала мертвая среди цветов. Ты, конечно, заподозришь, что я виновник этого прискорбного случая. Но, по моему разумению, ты пойдешь по фальшивому следу.
Так как Зюсс молчал, он добавил:
– Я искренне огорчен, еврей, поверь мне. Не следует почитать меня распутником, который coute que coute[17] добивается своего. Понятно, я немного приволокнулся за ней. Но предугадай я это, духу моего бы тут не было. Даже руки бы не велел ей поцеловать. Parole d’honneur![18] Ну, в самом деле, кто мог думать, что девочка совсем не понимает шуток.
С тем же тихим, замороженным смирением Зюсс сказал:
– Да, ваша светлость, кто мог так думать.
Карл-Александр растерянно умолк. Затем, собравшись с мыслями, начал вновь:
– На мой взгляд, я ничем не проштрафился перед тобой. Если ж да, прошу у тебя по всей форме прощения. Мне не хочется, чтобы между нами что-нибудь встало. Не затаи против меня зла! Служи мне так же верно, как доселе! Дай мне руку!
И Зюсс вложил свою руку, которая была холодна как лед, в большую руку герцога. Некоторое время они стояли так рука в руке, без пожатия, тяжкая, гнетущая скованность охватила обоих. Окна были завешены, в мерцании светильников шевелились и ширились каббалистические фигуры. Самаил, дух зла, присутствовал здесь. Так стояли они, воплощая одну из фигур того призрачного хоровода, который обоим являлся в туманных видениях.
Усилием воли вырвался герцог из оцепенения.
– Bien[19], – сказал он. – Похорони свою покойницу! А потом поспеши в Людвигсбург! Дела много.
И с тем удалился. Выполнив такую деликатную задачу, радостно вдохнул утреннюю свежесть. Видит
