- Хватит считать ворон, иди сюда, - сказала Фрейда. Она повернулась, и Эрик вслед за ней вошел в кухню.
Розалина улыбнулась ему, а он приветствовал ее дружеским кивком. Розалин была дочерью владельца постоялого двора. Они с Эриком были одногодки, росли вместе и относились друг к другу как верные и преданные друзья. Со временем Эрик начал осознавать, что девушка испытывает к нему более глубокое чувство, и не знал, как к этому отнестись. Он тоже любил ее, но по-братски, и никогда не думал о ней как о возможной жене - навязчивая идея его матери сделала невозможными любые разговоры на такие житейские темы, как брак, профессия или поездки. Среди своих сверстников Эрик был единственным, кто официально не учился какому-нибудь ремеслу. Он был подмастерьем у Тиндаля, но это никак не было оформлено, и, несмотря на все способности Эрика, ни в каком отделении гильдии об этом никто не подозревал - ни в Западной Столице, Крондоре, ни в королевской столице, Рил-ланоне. Что касается матери, то она приходила в бешенство при малейшем намеке, что надо бы заставить Тиндаля наконец исполнить свое часто повторяемое обещание отправить в гильдию стандартный запрос о разрешении взять такого-то себе в ученики. Если бы это было сделано вовремя, сейчас как раз бы закончился первый год его ученичества. А теперь, несмотря на то что Эрик знал кузнечное дело лучше тех, кто проучился на два или три года больше, формально ему пришлось бы начинать с нуля, да и то если мать позволит ему следующей весной оформить ученичество.
- Дай-ка я на тебя взгляну, - сказала Фрейда. Ее макушка была на уровне груди Эрика. Ухватив сына за подбородок, она повернула ему голову сначала в одну сторону, а потом в другую так, словно он был еще маленьким ребенком, а не почти взрослым мужчиной. Недовольно причмокнув, она сказала:
- Ты весь в саже.
- Мама, я же кузнец! - запротестовал он.
- Вымойся в кадке! - скомандовала она.
Эрик знал, что лучше не спорить. Его мать обладала железной волей и непоколебимой уверенностью в своей правоте. Даже если Эрика несправедливо обвиняли в каких-то проступках, он молчаливо и спокойно принимал назначенную кару, поскольку давно убедился, что любое возражение только увеличивает наказание. Снимая рубашку и вешая ее на стул рядом с разделочным столом, Эрик заметил, что Розалину насмешила покорность, с которой он подчинился своей маленькой маме, и постарался напустить на себя сердитый вид. Ее усмешка стала еще шире; повернувшись, она подхватила корзину свежевымытых овощей, а у порога развернулась, пинком распахнула дверь и, пятясь, на прощание показала ему язык.
Эрик окунул руки в ту же воду, где она только что мыла овощи, и сам невольно улыбнулся. Розалина вообще умела вызвать его улыбку легче и чаще, чем кто-либо иной. Эрик еще не полностью осознавал то сильное возбуждение и смутное желание, от которого он просыпался по ночам, когда ему снилась какая- нибудь девушка из их городка; как и все дети, выросшие среди животных, он знал, что такое спаривание, но смятение чувств было для него в новинку. Правда, в обществе Розалины он ничуть не смущался и в одном не сомневался никогда: она - его самый лучший друг. Эрик снова плеснул водой на лицо и услышал позади голос матери:
- Возьми мыло.
Вздохнув, он потянулся за куском вонючего мыла на краю кадки. Едкая смесь щелока, золы, топленого сала и песка, это мыло использовалось для отмывания деревянных тарелок и кухонных горшков и при частом употреблении могло свести кожу с лица и рук. Эрик старался почти не намыливаться, но, когда отложил мыло, вынужден был признать, что вода в кадке довольно впечатляюще почернела.
Он умудрился смыть мыло до того, как кожа пойдет волдырями, и взял полотенце, протянутое ему матерью. Вытершись насухо, он снова надел рубашку.
Из кухни Эрик вышел в гостиную, где Розалина заканчивала закладывать овощи в большой котел с тушеным мясом, подвешенный над очагом. Смесь будет медленно кипеть весь день, наполняя гостиную вкуснейшим ароматом, и к обеду у всех потекут слюнки. Розалина улыбнулась Эрику, но, несмотря на это, его настроение ухудшалось с каждой минутой: он уже представлял себе сцену на площади.
У входа в трактир стоял Мило, хозяин постоялого двора, и, потягивая длинную трубку, с любопытством поглядывал в открытую дверь на притихший город. Это был дородный мужчина с носом, напоминающим раздавленный кочан капусты - следствие многолетней борьбы со всякими заезжими буянами, которые останавливались у него на ночлег.
- Похоже, будет спокойный денек, Фрейда.
- И сумасшедший вечер, - вставила Розалина, останавливаясь рядом с Эриком. - Когда людям надоест дожидаться милостивого баронского взгляда, они все как один ринутся сюда.
Мило обернулся и с улыбкой подмигнул дочери.
- Ей-богу, об этом следует только благоговейно помолиться. Я надеюсь, что у Госпожи Удачи нет на вечер других планов.
- Рутии лучше потратить свое благословение на более доброе дело, - буркнула Фрейда и, взяв сына за руку, устремилась наружу. Когда они отошли подальше, Розалина сказала отцу:
- Папа, она непреклонна.
Мило покачал головой.
- Да, Фрейда такая, и всегда была такой, - ответил он, попыхивая трубкой. - Даже ребенком она была самой упрямой и своевольной... - Он обнял дочь за плечи. - Не то что твоя мать, и мне приятно это сказать.
- Ходят слухи, что и ты был в числе тех, кто много лет назад добивался ее руки, - заметила Розалина.
Мило усмехнулся.
- Слухи, вот как? - И, прищелкнув языком, добавил:
- Да, это правда. Почти все мои сверстники мечтали жениться на Фрейде. - Он опять улыбнулся. - И, честно говоря, мне повезло, что она отказала, а твоя мать согласилась. - Помолчав, Мило отстранился от дочери. - Но что ни говори, а в те дни Фрейда была на редкость хороша. Горящие изумрудные глаза, пышные каштановые волосы, тоненькая, но все, что надо, при ней, и взгляд гордый - от такого взгляда сердце мужчины пускается вскачь. Неудивительно, что она привлекла внимание барона.
От городской площади донеслось пение трубы, и Розалина сказала:
- Пожалуй, я лучше вернусь на кухню.
Мило кивнул:
- А я добегу до площади. Гляну одним глазком и сейчас же вернусь.
Розалина на мгновение сжала его ладонь, и отец увидел в ее глазах тревогу, которую она скрыла от Эрика. Кивком подтвердив, что все понимает, он ответил ей таким же пожатием, повернулся и пошел по улице вслед за Эриком и Фрейдой.
Эрик без труда прокладывал путь сквозь толпу. Несмотря на то что по натуре он был мягким юношей и обычно не прибегал к силе, само его присутствие заставляло людей расступаться. Широкий в плечах, с сильными руками, он казался грозным, хотя в душе питал отвращение к ссорам. Спокойный и самоуглубленный, он предпочитал, слушая рассказы городских старожилов, мирно потягивать бульон, чтобы заморить червячка в ожидании обеда, а не хулиганить и пытаться приставать к девицам, как его ровесники, считающие два этих занятия верхом развлечения. Иногда какая-нибудь девушка обращала на него внимание, но его молчаливость, как правило, пугала ее, хотя за этим не крылось ничего, кроме полнейшей неспособности Эрика придумать подходящую тему для беседы. А перспектива любой близости с девушкой его просто приводила в ужас.
Услышав знакомый голос, Эрик обернулся и увидел оборванца, который проталкивался в его сторону, прокладывая себе дорогу благодаря, скорее, ловкости и быстроте, а не силе и тяжести.
- Привет, - обрадованно сказал Эрик.
- Эрик, Фрейда, наше вам, - ответил юноша. Руперт Эйвери, которого все горожане называли не иначе как Ру, был тем единственным ребенком, с которым Фрейда в детстве запрещала Эрику играть, и тем единственным ребенком, с которым Эрик играть предпочитал. Его отец, большой грубиян, был возчиком и либо гнал упряжку по пыльным дорогам в Крондор, Малакз Кросс или Дуррониз Вэйл, либо валялся дома пьяный в стельку. В Ру, выросшем без присмотра, чувствовалось нечто опасное и непредсказуемое, а
