Путь к бегству был открыт перед Кагом, но он видел, что всё уже потеряно, любимая Инь в беде, преданная ему Инь, которая родила прекрасных малышей и вызывала зависть самых замечательных рыцарей среди лис. Каг не мог допустить, чтобы растерзали его жену.
Первый удар по морде собака получила от Инь. Лисица билась, спасая своих детёнышей, и хотя Чуфи, вцепившись в неё мёртвой хваткой, подмяла её под себя, Инь тут же прокусила кривую лапу таксы.
А Каг – он отличался силой, – схватив Чуфи за шиворот, оттащил от жены; его зубы, знаменитые лисьи зубы, впились в собачий загривок, и Чуфи, отпустив Инь, стала с визгом взывать о помощи.
Старший егерь услышал её вой.
– Ну вот, я ж говорил! Скорей пусти Фицко! Если с Чуфи что-нибудь стрясётся… – И он так посмотрел на егеря, что тому стало не по себе.
Каг не отпускал Чуфи, истекавшую кровью, но сильная такса изранила ему всю грудь. Инь уже почти ничем не могла помочь мужу, еле живая, она загораживала детёнышей, возле которых шёл бой; однако и она, собрав остатки сил, вцепилась в Чуфи.
Тут в логово спустился Фицко. Сначала он налетел на Инь, укусившую разок и его, но о дальнейшем ей не суждено было узнать: пёс зубами перегрыз ей позвоночник, и она мёртвая упала возле лисят, которых защищала до последнего дыхания.
– Фицко! – прохрипела Чуфи. – Фицко, помоги мне, лис прикончит меня.
Каг видел, что Инь, его любимая, погибла. Страх перед смертью и злость слились у него в одно дикое сумбурное чувство и, притиснув Чуфи к стене, он из последних сил кусал и кусал её.
Но ей на помощь пришёл Фицко. Каг знал, что это его последний бой. Отпустив обессилевшую Чуфи, он сцепился с Фицко. Такса впилась Кагу в горло, но он напоследок содрал с её морды целую полоску кожи; потом огонь жизни стал гаснуть в лисе, и когда такса встряхнула его так, что у него затрещали кости, он испустил дух, лишь его лапы несколько минут ещё шевелились, точно он хотел убежать от чего-то, от чего убежать нельзя.
Он уже не чувствовал, как Фицко поволок его из норы, как не чувствовала этого и Инь. Кривоногий пёс с окровавленной мордой вытащил из норы двух лисиц. Без всякой радости выслушивал он похвалы и только по привычке вилял хвостом, совершенно измученный после сражения, в котором Чуфи пострадала ещё больше. Старая такса не могла пошевельнуться. Она слышала зов хозяина, но передние лапы у неё были перебиты, и голова не поворачивалась.
– Бери лопату! – распорядился старший егерь, – может, Чуфи где-нибудь застряла. Надо же мне было тебя послушать. Такую чепуху только ты и мог присоветовать.
– Ну, пожалуйста, господин старший егерь…
– Молчи! За тысячу звонких монет я не уступил бы Чуфи даже родному брату.
Огорчённый егерь копал и думал про себя: «Разрази громом всех лисиц!». Если Чуфи погибла, ему, конечно, нечего соваться с просьбой о повышении по службе, лучше сбежать отсюда куда-нибудь. А ведь он обещал своей невесте к рождеству непременно сыграть свадьбу.
Егерь рыл, пыхтел и очень сокрушался об участи Чуфи, что, впрочем, не могло ей ничуть помочь.
Потом пришли рабочие с лопатами, и постепенно открылась вся лисья крепость, построенная Кагом с такой любовью для себя и прекрасной Инь, которая теперь уже потухшим взором смотрела в пустоту, и над ней с жужжанием кружил жук мертвоед.
В логове нашли Чуфи. Она была ещё жива. Старший егерь, крайне раздражённый, но до последней минуты не терявший надежды, стал сразу молчаливым и грустным. Он очень любил Чуфи. Когда она была ещё щенком, он принёс её в кармане домой, и с тех пор их связывала крепкая дружба. Тщетно звал он верного друга. Чуфи лишь скулила. Вскинув глаза, порой она устремляла на хозяина такой молящий и страдальческий взгляд, словно говорила:
– Прекрати мои муки! Пусти пулю мне в голову!
И лишь по движению её рёбер было видно, что она ещё дышит. Потом и дышать перестала, и над ней закружилась трупная муха, прекрасно знающая свой час.
Старший егерь смотрел на помощника как на убийцу.
– Гляди, Боршош, гляди, – проговорил он и, отвернувшись, стал тереть глаза, сказав, что туда попал комар.
Но дело уже шло к полудню, а комары, как известно, среди дня исчезают.
Егерь не осмеливался взглянуть на своего начальника. Он молчал и поднял опущенные до того глаза, лишь когда старший лесничий, не прибавив больше ни слова, пошёл домой. Позже нашли и лисят. Их было семеро, – ведь лишь Вука удалось спрятать матери, но, засыпанные землёй, они не подавали признаков жизни.
Один всё-таки как будто шевелился. Стряхнув с него песок, егерь подул ему в рот, и тогда лисёнок открыл глаза.
– Ну, ладно, может, ты исправишь то, что напортил твой отец, – пробурчал Боршош и сунул его в свою охотничью сумку.
Он решил вырастить лисёнка, приручить его и подарить старшему егерю.
Потом Кага, Инь, лисят и Гуфи положили на дно ямы. Вместе с ними засыпали землёй прекрасную лисью крепость. Нежно обнимая их и холмик своими корнями, старый дуб тихо шелестел на ослабевшем ветру, словно ничего не случилось.
Егерь брёл домой. В его сумке сидел лисёнок, вокруг смеялся лес, и под кустами звенели ландыши.
Он шёл, понурив голову, иногда бормотал что-то, но слова «моя милая» точно вылетели у него из головы.
Вук тем временем лежал в камышах на берегу озера и ждал мать, а она всё не шла. Не было рядом ни
