новые экспериментальные данные, о чем вспоминал потом с тщеславным удовольствием.
13 июня 1949 года состоялась защита диплома. Распределение для меня было грустным. Девушка, за которой я ухаживал, оставалась в Москве. К тому времени в ракетной технике уже возникли крупные специализированные предприятия в Москве и в Подмосковье. А послали меня, как мне показалось, очень далеко от них, в недавно созданное конструкторское бюро на Урале, под Златоустом. Вообще-то дело там обещали интересное, однако к вы-бранной цели, я был в этом уверен, оно не вело. Откровенно говоря, очень не хотелось уезжать из Москвы. Но все же, отгуляв дома, в Воронеже, два месяца, поехал. Кстати, направили нас с курса туда человек пятнадцать - двадцать, а приехали, включая меня, лишь трое. Но вот что меня поразило - многие начальственные должности в среднем звене уже занимали выпускники МАИ того же, сорок девятого года. Преимущество их оказалось в том, что приехали они туда на два-три месяца раньше, сразу после того как защитились. А я на целый месяц опоздал с защитой (разгильдяй!), да еще два месяца бездельничал. Я не сразу разобрался в ситуации и первые дни всерьез воспринимал этих начальников.
Назначили меня инженером КБ, потом механиком цеха, а вскоре начальником пролета: нужно было пустить в ход нитку сварочных станков-полуавтоматов для сборки хвостового отсека ракеты Р1. Что сразу понравилось, так это полная самостоятельность. Никто (и я тоже) в этом деле ничего не понимал. Технологической документации толком не было. Хозяин техники! Очень импонировало. То какой-то сварочный полуавтомат капризничал, то подвижная сварочная головка не хотела работать нормально, то во время проведения точечной сварки стальные листы прожигались насквозь. В причинах я разбирался сам. Седлал сварочную головку и ездил на ней во время выполнения сварки, пытаясь понять, в чем дело. Подбирал материал электродов, режимы сварки. Несколько раз разбирал и собирал старинный компрессор, вывезенный после войны из Германии, пока не обнаружил, что перепутаны местами всасывающий и выпускной клапаны. Был ужасно доволен. Детектив!
Конечно, в Златоусте, кроме работы, были и отдых, и развлечения. Самым любимым делом стала охота на тетерева, на рябчиков. Как правило, отправлялся весной или осенью с приятелями, а то и один (и интереснее, и более рискованно: поговаривали, что в тамошней тайге еще обитают рыси и даже медведи) в ночь на воскресенье в горы. Нравился сам процесс: сборы, снаряжение, ружья, патроны, запасы еды, устройство ночлега. Уже в темноте найти большой, более-менее плоский камень, разжечь на нем костер, чтобы нагреть его: ночи-то холодные. Затем смести с камня угли и пепел, накрыть лапником, улечься спать и не проспать! Затемно успеть добраться до выбранного места засады и ждать начала тока. А к вечеру опять многочасовой путь через тайгу и болота - домой. Добычи, как правило, не было. Это огорчало, но к следующей вылазке уже прочно забывалось. Зимой по воскресеньям (если не было аврала какого-нибудь) - лыжи. Горы-то небольшие и некрутые, но опыта настоящего лыжника, конечно, не было, и я часто падал на каком-нибудь спуске, тут же, пытаясь реабилитироваться перед собой, повторял спуск и опять падал: иногда застревал на целый день на одном и том же склоне.
Кстати, когда потом я перешел в НИИ-4, увлечение охотой осталось, и иногда, поздней осенью, я ездил охотиться на уток на Рыбинское водохранилище. Иногда возвращался с крупной добычей, оправдывавшей и долгую дорогу, и многочасовую борьбу в засаде с холодным ветром, ледяной водой (подбитых уток приходилось доставать самому, иначе их угонит ветер!). Зимой порой ездил на зайцев, исполняя одновременно и роль стрелка, и роль охотничьей собаки, чаще без успеха. Видно, охотничий инстинкт глубоко в природе человека. Он остался в нас еще с тех времен, когда мы, люди, еще не очень далеко отошли от наших 'братьев меньших' - животных-хищников. Охота долгое время оставалась едва ли не самым большим (но, увы, очень редким) для меня удовольствием. Но как-то, после очередной 'вылазки', вдруг понял: никого не хочу убивать, это противно моей природе, да и природе цивилизованного человека вообще. Хищники имеют на это право, а я нет. Больше никогда не охотился.
Работа в Уральском КБ шла авральная, с восьми утра до позднего вечера. Впрочем, как это часто бывает, в аврал включались немногие, только, так сказать, непосредственно отвечающие за пуск линии сборки и сварки. А остальные, непричастные, наблюдали. Приходилось работать за троих. И конструктором (вот когда набил руку на чертежах, а шишки на лбу - на собственных ошибках, их выявлении и исправлении), и снабженцем, и слесарем. Я не большой любитель по части всякого рукоделия, но куда деваться? Надо было, и пилил, точил, варил.
В начале января 1950 года линию удалось запустить. Начальник докладывал министру телеграммой (документ!): 'Феоктистов начал варить хвостовые отсеки'. Судя по всему, на заводе мне была уготована долгая славная жизнь, но судьба наконец повернулась ко мне лицом.
В том январе 1950 года меня послали в составе группы молодых инженеров на стажировку (на целых полгода!). И не куда-нибудь, а в Подлипки, в королёвское КБ. Главный конструктор, однако, не обратил внимания на молодого провинциального инженера и отнюдь не принял его под свою опеку. Все оказалось намного сложнее и произошло не так скоро. Во-первых, космические корабли для Королева были тогда еще где-то далеко за горизонтом. Во-вторых, я приехал на стажировку уже патриотом своего КБ.
После стажировки вернулся в свое КБ и стал работать проектантом. Но через год решил поступить в аспирантуру в один из научно-исследовательских институтов. Еще на стажировке узнал, что в подмосковном военном научно-исследовательском институте НИИ-4 Михаил Клавдиевич Тихонравов организовал группу инженеров, занимавшуюся исследованием проблем создания мощных ракет и, может быть, даже космических аппаратов, что у него есть группа аспирантов.
Родился Тихонравов в 1900 году во Владимире. В 1919 го-ду вступил в Красную Армию, а на следующий год был зачислен курсантом в Институт инженеров Красного воздушного флота, тот, который потом стал Военно-воздушной инженерной академией имени Жуковского. В двадцатых годах он занялся конструированием планеров, и, надо сказать, его планеры с успехом летали на всесоюзных соревнованиях. Тогда, кстати, он познакомился с Королевым.
Закончив академию, Тихонравов поступил на работу конструктором в КБ Поликарпова, принял участие в создании ряда первых наших самолетов. В 1931 году возглавил группу моторного оборудования в Центральном авиационном КБ имени Менжинского. Написал несколько брошюр в этой области. В 1933 году перешел работать в ГИРД (Группу изучения ракетного движения). Там он возглавил бригаду, занимавшуюся разработкой ракетных двигателей и ракет на жидком топливе. Начальником ГИРДа и руководителем бригады крылатых ракетных аппаратов был Королев, руководителями других бригад Цандер и Победоносцев. В 1933 году была запущена наша первая жидкостная ракета конструкции Тихонравова. Руководил запуском Королев.
В 1933 году на базе ГИРДа и ГДЛ (Ленинградская газодинамическая лаборатория) был создан Реактивный НИИ. Тихонравов возглавил в нем отдел по жидкостным ракетным двигателям и баллистическим ракетам на жидком топливе. В 1936 году руководил созданием и пусками одной из самых крупных тогда отечественных жидкостных ракет 'Авиавнито'. В предвоенные и военные годы Тихонравов занимался проблемами устойчивости полета и кучности стрельбы твердотопливных ракет типа 'Катюша', а также проектированием ракетного самолета. Еще в тридцатые годы он начал разработку проекта ракеты, способной поднять человека в стратосферу. К 1945 году эта работа вылилась в проект ВР-190, сделанный им совместно с А.Б. Чернышевым. Ракета должна была поднимать герметичную кабину с двумя людьми на высоту 200 километров.
Был он человеком самых разных интересов и увлечений. Не говоря о его планерах (какие названия - 'Жар-птица', 'Змей Горыныч', 'Гамаюн'!) и работах о 'машущем' полете (в 1937 году вышла его монография по орнитоптерам), можно вспомнить, что он был филателистом, более 30 лет занимался коллекционированием и изучением жуков. Настойчивый, иногда упрямый, но в то же время мягкий, интеллигентный, внимательный, он был ироничным, умел подсказать, вовремя дать совет. Был человеком очень верным идее, за которую стоял. В этом они, Королев и Тихонравов, при совершенно различных натурах, походили друг на друга. Но, в отличие от Королева, Тихонравов не проявлял высоких бойцовских качеств, когда приходилось сражаться с начальством и противниками.
С моим приятелем Колей Даниловым весной 1951 года мы послали заявления и документы в адъюнктуру (то есть аспирантуру) Академии артиллерийских наук, в состав институтов которой тогда входил и НИИ-4, где работал Тихонравов, и оба получили вызов на сдачу вступительных экзаменов. Ясно было, что нас не отпустят. Мы не отработали еще и двух лет после окончания института. Кто захочет отпустить с производства молодых специалистов? И тут мы с приятелем разошлись. Я проявил здоровый прагматизм и
