перечитывал одно и то же. Такой 'настольной' книгой была, например, 'Заповедник гоблинов' Клиффорда Саймака, хотя уже с первого прочтения понял, что, поминая колесников, он явно имел в виду нас, и это казалось обидным. Будто среди американцев кретинов не хватает. Конечно, у них людей с развитым чувством собственного достоинства и самоуважения относительно больше, но это им досталось по наследству, от предков. Родившись в благополучной Америке, они, так сказать, пришли на готовое. Конечно, я отдавал дань увлечениям шестидесятых годов - театрам 'Современник' и на Таганке, великолепным песням Высоцкого.
В деталях сам полет, конечно, уже забылся, но некоторые моменты в памяти сохранились. Прекрасно помню свои мысли накануне полета: не сглазить бы. Все космонавты перед полетом живут в большом напряжении, которое внешне почти не проявляется, не сказывается даже на объективных медицинских показателях: на частоте пульса, давлении, сне. Но все равно оно есть, и каждый с ним борется по-своему. Напряжение это происходит от опасения, что нелепая случайность может оказаться причиной отмены полета или участия в нем. Некоторые очень боятся за свое здоровье, боятся простудиться или оступиться, становятся предельно, а иногда и чрезмерно осторожными. Понять это нетрудно. Организм человека - вещь деликатная, и с ним в ходе длительной, напряженной подготовки всякое может случиться. Но причина может крыться и в другом: какая-нибудь неполадка при подготовке ракеты или корабля. В дни предстартовой подготовки это еще ничего. Неполадка лишь притормаживает процесс подготовки, иногда сдвигает сроки старта, но на жизни и работе экипажа это почти не сказывается.
Скафандров мы не надевали: в полет отправлялись в плотных шерстяных спортивного вида костюмах. Так что мне тогда так и не довелось надеть скафандр. Но впоследствии, когда мы в очередном проекте планировали использовать скафандры, решил сам испытать ощущения и возможности космонавта в скафандре и летал в нем на ТУ-104 в экспериментах на невесомость.
Но вот позади предстартовая ночь, прошел последний медицинский осмотр. Лифт доставляет космонавтов на верхнюю площадку, их усаживают в корабль примерно за два часа до старта. Внешне они спокойны, деловиты и всегда шутят. Но при этом каждый помнит, что может быть отказ, сброс схемы набора готовности ракеты к старту, и тогда надо вылезать, спускаться вниз, переодеваться и снова ждать, и, может быть, кому-то не доведется занять место в корабле вновь. Те же ощущения были и у меня.
Как у инженера-испытателя 'Восхода' у меня был свой интерес к работе его бортовых систем. Хотя для меня как проектанта 'Восход', который являлся лишь модификацией 'Востока', был уже прошедшим этапом, и голова моя тогда больше была занята 'Союзом'. Полет на 'Восходе' в известной степени был отдыхом от работ по 'Союзу'. Хотя главным, конечно, было желание почувствовать самому, что это такое - полет, невесомость, как там себя чувствуешь, как работать.
Накануне полета я спал хорошо, правда, ворочался много. Утром в голове свежо, все пронизано светом и предвкушением необычных и счастливых ощущений полета.
Поднялись на верхнюю площадку башни обслуживания. На стартовой площадке обстановка рабочая. Вокруг очень красиво, внизу деловито двигаются маленькие фигурки людей. Невдалеке, метрах в двухстах, за оградой, с верхней площадки башни обслуживания хорошо просматривается склад обломков упавших неподалеку от старта ракет. Этакое ракетное кладбище. Напоминание о бренности и суете. Но настроение от этой картины не портится: это тоже родное.
Влезли в корабль. Тесновато. Плотно уселись в наши ложементы, вышли на связь с пунктом управления и стали ждать. Снова тихонечко подползли опасения: не за корабль, нет, а за ракету - ей нас везти на орбиту. Вдруг что-нибудь откажет в сложной схеме запуска, она не захочет лететь, придется вылезать и опять ждать.
Когда включились двигатели и ракета пошла вверх, вот тут только наконец возникло ощущение неотвратимости факта. Свершилось. Назад меня уже вернуть невозможно. Хотя, конечно, все еще могло быть: еще только первая ступень должна была отработать, потом вторая, потом и третья вовремя включиться и тоже отработать как надо.
Шум, вибрации, мощные перегрузки, ощущения человека, оседлавшего зверя чудовищной мощности (общая мощность ракетных двигателей первой ступени ракеты-носителя около 10 миллионов лошадиных сил!). Это одно из самых ярких, эмоциональных и радостных воспоминаний (в каждом из нас сидит татарин).
Надежность наших носителей пилотируемых кораблей оказалась неплохой: к настоящему моменту выполнено много десятков пилотируемых стартов, и только два раза произошли аварии. Один раз на старте (но успела сработать система аварийного спасения) и другой - после окончания работы второй ступени (но и в этом полете сработала система аварийного спасения и тоже все кончилось благополучно). Но тогда, в шестьдесят четвертом, такой статистики еще не было.
Отделился наш корабль от последней ступени, и мы сразу стали обмениваться впечатлениями о невесомости. В целом я чувствовал себя вполне прилично, хотя некоторое ощущение дискомфорта было. Стало ясно, что невесомость в самолете это совсем не то. Там ты весь пронизан ощущением кратковременности неожиданного состояния и его неустойчивости. А здесь все было по-другому.
Все хотелось увидеть, ощутить. В корабле было, мягко выражаясь, не очень-то просторно, но, когда понадобилось достать из-под кресла фотоаппарат, я с удовольствием отвязался, вылез из ложемента, развернулся и полез за ним вниз.
Занялись своими делами. Забот много и даже суеты. Тогда мы еще не понимали, что в первые дни полета организм человека должен сначала адаптироваться к невесомости, и нагружать его двигательной активностью, работой в первый день полета нежелательно. Надо организовать работу так, чтобы выполнялся минимум самых необходимых операций. А мы взяли на себя для одного дня слишком большую программу. Работа была расписана чуть ли не по минутам. Даже на земле, в условиях гравитационного комфорта, на тренировках мы все время, почти на каждом 'витке' не укладывались с объемом запланированной работы. 'Ну как-нибудь в полете управимся'. Конечно, это оказалось не так.
В мои обязанности входило фотографирование, наблюдения Земли, работа с секстантом, проведение экспериментов по исследованию поведения жидкости в условиях невесомости, снятие характеристик ионных датчиков ориентации корабля относительно вектора скорости. Мне спать не пришлось.
Сделано было сравнительно много. Из полета мы привезли несколько сотен снимков поверхности Земли, циклонов, облачных и ледовых полей, восходов и заходов солнца, горизонта над освещенной стороной Земли. Удалось наблюдать несколько слоев яркости атмосферы над горизонтом Земли, что могло быть использовано для оценки возможной точности измерений высоты звезд над горизонтом в случае, если бы у нас возникла идея использовать в полете автономную навигацию. Видели над темной стороной Земли перистые облака в виде светлого слоя над горизонтом на высоте около 80-100 км (а может быть, это были слои аэрозоля, подсвеченные Луной).
Нам повезло, когда мы были над ночной стороной Земли в самых южных широтах полета. Максимальная широта, до которой корабль может подниматься в полете, равна наклонению плоскости орбиты к плоскости экватора. Полеты 'Восходов' и 'Востоков' проводились по орбитам с наклонением их плоскости к экватору равным 65 градусам, а не 51 градусу, как это стало обычным для 'Союзов' и орбитальных станций, и поэтому нам удалось видеть полярные сияния.
Это уникальная картина! Почти все поле зрения (порядка 30 градусов) занимали вертикальные столбы желтого цвета, поднимавшиеся на высоту нескольких сотен километров и шириной порядка 20-30 км. Они начинались от белесой полосы, следовавшей над горизонтом на высоте около 100 км. При приближении корабля из тени к подсвеченной солнцем атмосфере сияние над терминатором начинало бледнеть и постепенно исчезало. Такую картину мы наблюдали на двух или трех витках.
Я провел эксперименты и фотосъемки для исследования поведения жидкости в условиях невесомости. Это делалось в надежде обнаружить закономерности поведения топлива в баках ракет при их запуске в условиях невесомости. В числе результатов был и один неожиданный. 'Установка' представляла собой прозрачную модель двух сферических баков, в каждом из которых были жидкость и газ. Один из опытов заключался в том, чтобы увидеть, как будет успокаиваться жидкость и газ после встряхивания модели. Оказалось, что жидкость и газ к моменту, когда я стал рассматривать 'установку', уже встряхнулись, по- видимому, в момент выключения двигателей ракеты. Газ и жидкость перемешались, образовалась газожидкостная суспензия, и она совсем не хотела возвращаться к раздельному существованию. Снятие характеристик ионных датчиков (зависимость сигнал угол) было выполнено совместно с Комаровым.
