растянут во мне умирающим звуком. И пустая гондола, и город закатный, как сон, И тяжелые капли с глухим ударяются стуком
Об асфальт, и отплывший недавно ковчег Еще виден сквозь теплые струи. Он уныло дрейфует в сплетенье каналов и рек, Дождь растрепанность кудрей целует
У брюнетки, спешащей домой без зонта, И задумчивый Ной одиноко сидит у гондолы... Ты спроси его: 'Как?' Он ответит: 'Да так, суета...' Лишь откуда-то с ветром доносятся ритмы Пьяццоллы.
Эпизоды
Мы все простыли. Снег переменился, Но никому нет дела до погоды. Я до тебя вчера не дозвонился. Мы вместе где-то не были и где-то были Поодиночке. Снова эпизоды. И город как в растрепанной сорочке В метельных хлопьях. Сними с мизинца круг порочный, Надень утопию. В ней тоже мало толка, ведь невзгоды Не вышьешь кружевом. Но я ищу в ней эпизоды, Когда кому-то нужен Уставший несговорчивый прохожий С моим движеньем губ и цветом кожи, И цветом флейты чудной древесины, В его кармане города и годы, Но жизнь как раньше с привкусом осины. Он тоже ощущает эпизоды И фонаря глазную впадину, Которой оборвали веки. И то, что у меня украдено Или утеряно навеки...
* * *
Порвалась нитка горизонта, Слеза повисла на лице. В начале - еле слышно - pronto... И неразборчиво в конце.
И словно тень от эвкалипта В невыносимый солнцепек Твоя рука. Она же крипта Всего, что я так и не смог.
Низкие размышления на верхней полке поезда, идущего из Новороссийска в Петербург
I. О, интуиция в вопросах тишины, когда слышны лишь мысли о тебе, и жесткость верхней полки не приближает к небу. В словесной молотьбе рожденные осколки пристали к небу. Не спится. Душно. Сломанность цитат, не собранных в конструктор, в паззл... Пат. Мне некуда ходить, Инструктор.
II. О, интуиция в вопросах тишины, хотя видны все контуры соседей, и губы их, плюющие слова. Но мне со стороны так ясно: едем едва-едва. Хоть времени запас пока что прочен: часы стоят. Но каждый час порочен: в нем яд осенних фруктов, сок тишины... Все тот же пат... Мне некуда ходить, Инструктор. Кругом слоны, и Африка, и дюны единый ком. Мы слишком юны, чтобы ходить пешком.
III. О, интуиция в вопросах тишины, когда слышны все оклики цикад, что умерли вчера при лунном свете в пятнадцать ватт, о лете так ничего и не успев понять. Быть может, тоже пат?.. Как знать...
* * *
Какого цвета глаза у лета? Синего, потому что море. Зеленого, потому что травы. Прозрачного, потому что ветер за волосы твои спорит. И птица кричит: 'Куда вы?' И небо опять ей ответит дождем. Все на потом: дела, заботы, забеги. Потому что твои руки. Потому что твои губы. Потому что твоя ласка... Потому что твоей неги хватит на тысячу лет муки, а потом все равно - трубы: а потом все равно - сказка. Какого цвета глаза у лета? Желтого, потому что пляжи. Серого, потому что грозы. Игривого, потому что ветер на волосы твои ляжет, окутает их запахом розы и все, что где-то видел на свете, забудет. Так неизменно будет. Потому что твои ресницы, потому что твои взгляды, потому что твое тело дочитать до последней страницы. Больше мне ничего не надо. Остальное все - дело
листопада,
когда лес ранен
ближе к осени, и довольно странен
тогда ряд вопросов на этой грани
любви.
Хомелесc
Как щенок, кусающий себя за хвост, думаю о том, что не вышел ростом если, конечно, сознавать, что рост синоним чего-то большего. Сохраним для тоста. Мысли теперь появляются значительно реже, хотя кушаю, наверное, вдвое чаще. В свободное от жизни время немного брежу: кажется, что мир, дескать, ненастоящий. Доливаю в него еще больше эфира, расставляю акценты: где плюс, где минус, и пью пиво на самом обрыве мира. Если сядешь рядом, то я подвинусь. Хотя места, признаюсь, и без того много: край земли, понимаешь, такая штука вроде как обочина, где-то шумит дорога, то есть, ты знаешь - шумит, но не слышишь ни звука. А то, что там твердят про слонов - все враки, галактики вращаются по другой системе, и люди - отраженные зодиакальные знаки, что-то похожее уже написал Беме. Между прочим, и вправду - великий мистик, такие вечно плетутся не в ногу, с миром, пережившим расцвет публицистик, говорящих, что он, дескать, подобен Богу. Интересно, каким же таким местом... Понимаю, конечно, вопрос праздный, просто кроме, как риторическим полупростестом ничего не выскажешь. Мир такой разный. Времени мало, топчем свое татами, словно последний раунд, и на кону - корова. Но мачо останутся мачо, щенки - щенками, правда, и те и другие - без крова.
Система.
Возьмем за точку отсчета Направленье полета Птичьих стай, когда-то Проводивших лето Близ нашего эшафота, Переложим на привычные ноты, Забыв, что это passato, И, в общем, давно забыто (Для нас-то это вендетта Враждуем с убогим бытом). Цель - получить dolce vita, Это почти как суббота: То есть отдых после работы, Постоянного чтенья санскрита. А если кому-то охота Бах на пластинке компакта, Важно не сбиться с такта. Если завалишься в снег, то Сразу найдется некто, Кто скажет, что точка отсчета Может быть иной, и суббота Тоже есть отчасти passato. И вряд ли найдется нота, В которой направленье полета Отразится хотя бы на йоту, А, значит, и в итоге - зевота, Бесцельное стремленье куда-то, И легкий аромат бергамота, Не дающий ни вкуса, ни цвета Чаю. Не наша забота. Он конструирует лето. Возьмем за точку отсчета Направленье полета Облаков. Их белая вата Укрывала когда-то Купола от света. Теперь они где-то Уже не фигурки, а strata, Так перисты, словно пернаты. А в общем-то тоже passato, Remoto И прочая Лета...
Икар
Тридцать солнечных дней в году где уж тут опалить крылья. Стая розовых какаду знак цикличности и бессилья.
В силах города взлет проклясть, но пустуют его капканы, тут и яблоку негде упасть. Где ж упасть тогда дельтаплану?
В мягких войлочных тапках, малыш, вновь беззвучно сную по квартире, в сотый раз пролетая Париж в одинок-о-динаковом мире.
То ли Карлсон, то ли Икар, то ли в зеркале отображенье. А на улице - птичий базар. Шум гуляющих, крики и пенье.
Что есть сил - туда, на лету обрывая плакаты с крыши. Стая розовых какаду тает в небе. Все выше. Выше.
А навстречу оттуда - снег, первый, августовский, колючий. Тридцать солнечных дней за век, но сегодня не этот случай.
Я опять никуда не пал. Неизвестной рукой - записка: 'В лабиринтах. Привет. Дедал'. Хлеб. Вареное мясо. 'Плиска'.
Стая розовых какаду узнаю их полет в эфире. Они ищут свою звезду В одинок-о-динаковом мире.
* * *
Не говори тех слов, что отбросят меня назад В пространство между работой и сном. Раньше я собирал перья орлов, Потом голоса цикад. Потом сам хотел быть орлом. Теперь собираю мысли про чувства, Чувства про встречи, Встречи с ландшафтами разных стран... И все меньше люблю искусство. Но усердно толкаю речи В карман. Как же так, ты скажешь, есть за и против, Есть контра и про. В конце концов, есть душа. В моей печени что-то бродит. Я сижу в бистро И думаю, как ты хороша. Как хозяйка холмов за рекой, где лето так хмельно и ленно, как последний мёд. Я устал вращаться, как своя планета Не в своей вселенной Круглый год. Говоришь, галактика входит в созвездие Рака. Значит, зашла на последний круг, Приближается к черной дыре. Мой знак Зодиака Выпал из рук, лежит на ковре. Приходи. Обсудим весну две тысячи пятого года, Футбольные матчи, влияние звезд на цветы... Что-то будет там впереди, Кроме восхода. Может быть, ты...
Прелюдия любви
Не прячь глаза в фиалковой улыбке, дай руку. День без тебя. Все очертанья зыбки, и все по кругу. Не то чтобы слоняюсь - нет, но в уличном безлюдье ищу твой силуэт как вечную прелюдию любви.
Рисунок
Твои волосы углём По бумаге моей души. Глаза и улыбка - цветные карандаши, И мелками - дверной проём... Ты уходишь или пришла? Я не помню, какого числа Я в последний раз был так уверен, Что у жизни есть чьи-то черты. А не только раскрытые рты И закрытые наглухо двери...
* * *
Просыпаюсь от твоих плеч. Никуда никто не зовет. И не нужно никуда течь, и удачу ни к чему - в лёт. И цветы лежат на руках, словно родились в кулаке, и апрель тобой весь пропах и опять пропал вдалеке. Я сижу, считаю часы, их проносит мимо рекой, и весна колышет весы, на которых - пыл и покой. Но не перевесит ничто, потому что мир - два штриха: ты в своем коротком пальто, я опять в начале стиха. Просыпаюсь от твоих плеч, от прикосновения слов, сказанных в присутствии свеч где-то в бесконечности снов. Как Тантал, я жду вечеров, когда появляешься ты. Ставлю в вазу розу ветров, вытряхнув оттуда цветы. И сижу, считаю часы. Их проносит мимо рекой, и на небе гончие псы тянутся за чьей-то рукой.
* * *
Когда я перестану верить в огни Самолета, летящего в Гватемалу, В этом буду виноват только я сам. Извини, Что так мало Живу по твоим часам. Я даже не знаю, На борту ты сейчас или нет, И кому ты машешь рукой Не видно из-за тумана. Я ищу Гавайи На картинах Мане, С запрокинутой головой Под тяжестью самообмана. Помнишь, я говорил тебе о бесконечности галерей? 365 шагов от первой до последней картины... Потом все по кругу, прав был старик Галилей Мало места остается после рутины. Я пишу тебе письма - в четверг перед дождем И смотрю на дорогу через провалы кювета. Она пахнет Бодлером и, покидая наш дом, Тоже ведет в Гватемалу и тоже теряется где-то.
Чужой мир
Старается день не сойти с ума. Счастливая тень от твоих волос падает на дома так всерьез.
И я так неказист в своем пиджаке, утренний лист ищет точку опоры. Заходит в пике.
