- Ну, - сказал он хрипло.
- Михрютка? - спросил голос ближайшего друга, первого критика всех рагозинских произведений. - Спишь, дьявол? Я тут начал было твое читать. Да что-то занемог после первых же страниц. Ты знаешь, как я тебя люблю, но тут уж ни в какие, брат, ворота, уж такая дурнина из тебя полезла!.. В общем, ты меня извини, но дерьмо твой роман, и нет у меня никаких на него сил, я уж и так и эдак пробовал, и с водкой, и с огурцом. Ну сам посуди, вот ты тут пишешь...
Друг еще что-то говорил, чести рагозинский опус во все корки, и Рагозин слышал его, как сквозь ватное одеяло, но с каждым мгновением пелена, отделявшая его от всего прочего мира, делалась все тоньше, и леденящий ужас понемногу оставлял его бессмертную душу.
'Я живу, - думал Рагозин. - Дышу, чувствую. Слышу голос в телефонной трубке. Ничего... И хорошо, что я не гений. Значит - не судьба. Не каждому дано. Да я и не умею быть гением. Я обычный человек, каких миллионы. Ни мужеством, чтобы из ряда вон, ни волей особенной природа меня не наградила. А раз так - то лучше и не пробовать. Кому нужен серый писатель Рагозин, графоман Рагозин, бумагомаратель Рагозин?! И бог с ним, и черт с ним. Я еще молод, я силен, я расту. Я еще многое успею. Все впереди, самое главное - что у меня все еще впереди, и я смогу выбрать любую из тысячи лежащих передо мною дорог...'
Он сидел на скомканной, сбитой постели, вызывая в себе очистительные мысли. Ему было ни хорошо ни плохо - ему было никак. Он и в самом деле готов был всем существом воспринять любое новое свое предназначение.
Первый толчок под сердцем поэтому он пропустил. Но второй был сильнее и настойчивее, и Рагозин уловил его. И все, что с ним недавно стряслось, тут же было забыто.
