— Нужно уходить, Гиам.
— Куда, ниллган? За тобой, в Землю Теней?
— Именем Йунри, есть же в этом мире спокойные углы?! В горы, в монастырь, на побережье — подальше отсюда.
Гиам глядел на меня, зевая редкозубым ртом. Потом выволок из-под стола кожаную торбу, начал спихивать туда свитки. Вооружившись факелами, мы вышли в подземелье.
— Если что-то увидишь — не ори попусту, — сказал я шепотом. — Тихонько толкни меня в спину. Остальное — моя забота.
— Никогда не думал, что меня возьмет под защиту ниллган, — пробормотал он. — Будто я — император…
— Я выведу тебя за город. Но при одном условии. И ты поклянешься его выполнить. Иначе брошу тебя здесь, на съедение Черному Воинству.
— К чему слова? — фыркнул он. — Если я обману тебя, ты дождешься меня возле престола Эрруйема. И расквитаешься сполна.
— Верно, я и забыл… Ты должен будешь разыскать дочь гончара. Того, что загрызен вургром. Ее зовут Оанууг. Если она где-то в городе — уведи ее. Позаботься о ней. Пусть все знают, что ниллган Змиулан следит за ее участью из Земли Теней.
— В мои годы я вряд ли смогу дать ей все, что полагается женщине, — сказал он рассудительно. — Но я найду хорошего отца ее детям. Что еще в обмен на мою жизнь?
— Затем вы оба… — сказал я. И осекся.
Мог ли я приказать ему по доброй воле сунуть голову в логово вургра? Голодного вургра, потому что вот уже вторые сутки никто не снабжал его свежей человеческой кровью. Обреченного вургра… И уж во всяком случае не мог я послать туда Оанууг. Даже если обнаружится, что она чудом избежала волосатых лап Дзеолл-Гуадза, и старому трепачу Гиаму посчастливится ее разыскать.
— У меня больше нет условий, — произнес я.
За нашими спинами, вздымая тучу древней пыли, обрушилась многотонная скала. Я сгреб Гиама за руку, шарахнулся в боковой проход. И вовремя — с грохотом просели своды каменного рукава, по которому мы только что брели столь беззаботно.
Мой факел задуло ударной волной, свой же Гиам в панике обронил. Вместе с кожаной торбой. В непроглядной темноте напротив моего лица обреченно светились белки его глаз.
— Они нас поймали, — прошептал он. — А я потерял свои записи. Теперь мне жить незачем…
— Молчи, — приказал я, обнажив меч. — Слушай.
Кожей я ощутил легкий ток воздуха. Подался ему навстречу. Не встретив преграды, бесшумно стронулся с места. Следом, тоскливо вздыхая, плелся Гиам.
— Ты же все здесь обрыскал, — сказал я с досадой. — Неужели не можешь представить, куда мы идем?
— Хм! — обиделся он. — Отчего же, могу. Кажется, это один из внутренних кругов. Над нами город. Через пятьдесят шагов должен быть радиус, ведущий ко дворцу. Но мне во дворец не нужно.
Я пошарил рукой по стене. На пальцах осталось ощущение загустелой слизи.
— Нет здесь никакого радиуса.
— Но он был, — возразил Гиам почти спокойно. — Его закрыли. Ты еще не понял, ниллган? Бюйузуо опускает и поднимает скалы, чтобы мы шли прямиком к нему в пасть. Он
— Ну и глупо. Если он такой могущественный, мог бы заглотать нас прямо тут. Или он предпочитает подразнить себе аппетит?
— Скоро узнаешь, — скорбно произнес Гиам и толкнул меня в спину. — Мы почти пришли.
И в самом деле, далеко впереди забрезжили пляшущие огни. Факелы. Много факелов.
30
— …Мы ее создали.
Немая сцена. У меня голова идет кругом. Я соображаю с величайшим трудом. Со мной бывало такое пару раз — с глубокого, клинического бодуна. И все время позывало на рвоту. Здесь пока обходится. Пока… Зря я затеял собственный спектакль. Как хорошо, умильно, пристойно все было, когда я играл в их труппе!
— Я же говорю — шанс на миллиард. Уничтожив материк и тем самым обрубив исторические перспективы его населению, мы получили в полное распоряжение уникальный исследовательский полигон. Огромную лабораторию для социальных экспериментов. Никаких темпоральных искажений, никаких нарушений причинности. Материк Опайлзигг стерт — и с лица земли, и со страниц истории. У него нет будущего! Мы можем смоделировать там любую общественную формацию и проследить ее развитие со всеми тупиками, заворотами или расцветами. Установить жесточайший тоталитарный режим и узнать наконец, что происходит с обществом за тысячу лет абсолютной диктатуры. Не понравится — откатить на несколько веков назад, подправить и увидеть, во что это выльется. Прояснить все детали любой модели социализма на выбор. Учинить коммунизм, что первобытный, что военный, что утопический. Светлое, так сказать, будущее… Узнать результаты, оценить — и проиграть ситуацию наново. Десять, сто, тысячу раз! — тут его заносит, и некоторое время он извергает невнятную абракадабру, что-то вроде: — Только шизуал отрешит такую экспериенцию, натуроздание один шанс дважды не скливит… — пока не спохватывается.
— Зачем это вам, хлопчики? — спрашиваю я уныло.
— Это же очевидно, Славик. Дураки учатся на своих ошибках, умные — на чужих. Теперь нам нет нужды производить рискованные опыты на самих себе. У нас для того есть прекрасный полигон. Богатая природа, смышленый народ. Мы ведь начали лепить социальные модели с рабовладельчества. Потом как- нибудь перейдем к феодализму. Возьмем из каждой формации все лучшее, удачное. И попробуем привить у себя. Приживется — заплодоносит… — он с маху бьет кулаком в стену и рычит: — Должны же мы, наконец, понять, почему
— Во-от оно что! — кричу я со злорадным торжеством. — Продули-таки историческое состязание! Не доказали преимуществ, не оправдали надежд и чаяний угнетенного человечества, и пролетарии всех стран послали вас к едрене-фене! А теперь в эндшпиле хотите отыграться, расп…яи!.
— И хотим! Только не забывай, что дебют просрали еще товарищи пламенные революционеры. Распугали интеллигенцию, выморили крестьян, сгноили в нищете рабочих, дамочек из Смольного перетрахали, все вокруг спалили — «до основанья, а затем» — легли под людоеда и параноика! Сами, стройными рядами и колоннами, с пеньем ушли в лагеря! А вы, коммунары в третьем поколении, завалили и миттельшпиль, ни к чему не имея способностей, кроме пустопорожней болтовни о гражданских свободах да возведения все новых и новых идолов!
— Да я то при чем?!
— А ты — ни при чем! Ты, как всегда, в стороне, диссидент из сортира! Хотя тебе слаще сознавать себя над схваткой, эдаким олимпийским божком, разве не так?
— Не нравлюсь? Вот сам и вали в свою империю, лижи императорскую жопу…
— Да с удовольствием! Думаешь, приятно каждый раз выслушивать эти ваши истерики, ваши
— Отчего ж нельзя?
— А вот нельзя! — вопит он во всю глотку, наливая выпученные глазки дурной кровью. — Нельзя, и все тут! Темпоральное отторжение, мать его в душу. Келоид… Прошлое выплевывает нас из того региона, как обезьяна ореховую скорлупу. Не принимает нас. Закон подлости в чистом виде — нам туда нужно позарез, а пространство-время не пускает.
— Почему — подлости? Скорее — справедливости. Вы там круто нагадили, да еще захотели на собственном говне урожай снять. Но не вышло.
