Вот тогда-то я и вспомнил о 'билли', кольта 45-го калибра. Когда мы вернулись в кабинет Стива, я рассказал ему об этом.
- Вот оно! - воскликнул Стив. - Твой отец был абсолютно прав. Я и сам, по сути, надеюсь спасти Маршэма, пользуясь подобным принципом. Но чтобы сделать это, мне необходима помощь такого человека, в котором сочетаются живое воображение с суровым прагматизмом, простой здравый смысл - с чувством юмора. Да, ты как раз как нельзя лучше подходишь для этой роли.
- Серьезно? Как же это я в состоянии помочь? Я ведь даже не знаком с этим человеком.
- Вот и познакомишься, - сказал Стив, и та многозначительность, с которою он произнес эти слова, была подобна струе холодной воды мне на спину.
- Ты станешь гораздо ближе Маршэму Красвеллу, чем когда-либо был близок один человек другому. Я намерен спроецировать тебя - вернее, изначальную твою сущность, то есть твой разум и твою личность, - в измученный мозг Красвелла.
Я аж глаза вытаращил от удивления, а затем красноречиво ткнул большим пальцем в сторону заставленных журналами полок на стене.
- Слишком много на себя берешь, братец Стив, - сказал я. - Что тебе сейчас больше всего нужно - так это пропустить пару-другую рюмок.
Стив раскурил трубку и водрузил свои длиннющие ноги на один из подлокотников своего кресла.
- О чудесах или магии не может быть и речи. То, что я предлагаю проделать, в сущности ничуть не более чудесно, чем тот способ, с помощью которого твой отец вложил в твою ладонь смертоносный револьвер, чтобы ты больше ничего не боялся. Просто это несколько сложнее, но все остается в рамках достижений современной науки.
Ты слышал что-нибудь об энцефалографе? Так вот, да будет тебе известно, этот прибор в состоянии уловить исходящие из коры головного мозга нервные импульсы, усилить и записать их, тем самым регистрируя степень интенсивности или отсутствие - умственной деятельности. Правда, он не может дать конкретных указаний на то, какого рода эта деятельность, в чем она заключается, за исключением самых общих данных. Используя сравнительные диаграммы и другие статистические методы анализа полученных с его помощью кривых, мы иногда могли поставить диагноз, например, начальной стадии помешательства. Но больше ничего - пока не начали более глубокое изучение вопроса здесь, в Пентагоне.
Мы усовершенствовали методы проникновения под черепную коробку и индукционного улавливания нервных импульсов, научились зондировать любые известные нам участки мозга. При этом мы пытались выделить из миллионов ничтожных амплитуде электрических импульсов такие, которые в своей упорядоченности поддаются дальнейшей расшифровке, составляя те мысленные образы, что возникают в сознании пациента. В результате мы добились такого результата, что, если исследуемый объект о чем- нибудь думает, - например, представляет себе какое-нибудь число, - то приборы соответственно единообразно реагируют всякий раз, когда он задумывает одно и то же число.
Однако большего нам достичь пока не удалось. Головной мозг функционирует в основном как единое целое, ни одна из его отдельных частей не является средоточием того или иного даже совсем простого образа, однако деятельность одной секции мозга стимулирует интенсивность деятельности в других секциях - за исключением тех отделов мозга, что заведуют безусловными рефлексами. Так что, если мы зададимся целью получить цельную картину мышления, нам придется прибегнуть к вживлению под череп многих тысяч электродов-зондов, что, конечно, практически невыполнимо. Да и то это было бы похоже на попытку определить рисунок разноцветного свитера в результате обследования каждого его крохотного стежка под микроскопом.
Парадоксально, но наши приборы действовали избирательно. Нам нужно было заниматься не зондированием, а научиться генерировать такое поле, модуляция которого многочисленными микротоками позволила бы в совокупности выделить возникающий в мозгу мысленный образ и мы отыскали такое поле. Однако дальше продвинуться так и не сумели. В каком-то смысле мы снова оказались там, откуда начинали свои исследования, - ибо для того, чтобы проанализировать, что же именно воспринимает это поле в процессе модулирования его микротоками, необходимо прибегнуть к использованию многих тысяч сложных приборов. В нашем распоряжении оказалась усиленная мысль в виде совокупности строго определенных электрических импульсов, но мы не умели расшифровать их.
И мы пришли вот к какому заключению - имеется всего лишь один-единственный прибор, в должной степени чувствительный и сложный, чтобы решить поставленную нами задачу. Таким прибором является другой человеческий мозг.
Взмахом руки я попытался прервать поток его слова.
- Я понял! - вскричал я. - Вы хотите заполучить устройство для чтения мыслей.
- Гораздо больше, чем это. Когда на следующий день мы производили контрольные испытания, один из моих ассистентов повысил напряженность поля - вернее, частоту электромагнитных импульсов, его составлявших, совершенно случайно. В роли аналитика тогда выступал я сам, субъект испытаний при этом находился под строгим надзором.
Вместо того, чтобы 'услышать' едва различимые, бессвязные его мысли, я сам стал частью внутреннего мира этого человека. Я оказался как бы внутри его мозга. Какой поистине кошмарный мир мне тогда открылся! Мышление этого человека не было ясным, когерентным. Но все это время я не переставал ощущать собственную свою индивидуальность... Придя в себя, он, очертя голову, на меня набросился со словами, что я нахально, без спроса вторгся в его внутренний мир.
С Маршэмом все будет совершенно иначе. Вымышленный мир его коматозного состояния, мир его бреда проработан до мельчайших подробностей, он настолько же реален для него самого, насколько реальными он привык делать придуманные им миры для своих читателей.
- Погоди-ка, - перебил я его, - а почему бы тебе самому не заглянуть в этот его внутренний мир?
Стив Блэйкистон ухмыльнулся и метнул в мою сторону настоящий высоковольтный разряд из своих больших серых глаз.
- На то есть три весьма серьезных препятствия. Во-первых, я сам уже настолько пропитан обуревавшим его бредом, что опасаюсь, как бы я сам не идентифицировался с ним. А ему в данный момент больше всего нужна целительная доза здравого смысла. Ты как раз наиболее подходящий для этого человек, закоренелый скептик, с весьма легковесным, я бы даже сказал, циничным отношением ко всему, что тебя окружает.
Во-вторых, если моему разуму не удастся устоять перед силой воздействия его буйного воображения, сам я, уже не смогу после этого вылечиться, а за меня этого никто не сделает. Чем больше я размышляю над этим, тем все больше прихожу к выводу, что пробудившись, я сам стану первым же кандидатом на койку в соседней палате. Но такое возможно, если позволить своему разуму подчиниться воле пациента. Тебе это никак не грозит. Тебе внутренне присуще глубочайшее недоверие к чему бы то ни было. Для тебя это станет всего лишь еще одной возможностью подурачиться в привычной манере ниспровержения всех и всяческих идолов. Да у тебя и у самого очень приличное воображение, если судить по некоторым из твоих недавних репортажей о спортивных поединках.
И наконец, в-третьих, когда он - если такое вообще случится - придет в себя, ему захочется убить человека, который посмел вторгнуться в его святая святых - мир его воображения. Ты, разумеется, постараешься побыстрее спастись бегством. Мне же - уж очень больно я могу захотеть остаться и поглядеть на то, что из всего этого эксперимента вышло.
Я поднялся, галантно поклонился и произнес:
- Премного благодарен, дружище. Я вот как раз вспомнил о том, что мне предстоит поведать миру о финальном бое, который должен состояться в 'Мэдисон Сквер-Гардене' завтрашним вечером. А поэтому мне не мешало бы хорошенько выспаться. Я уже и так слишком у тебя подзадержался. До скорого.
Стив тоже поднялся и поспешил к двери, забегая впереди меня.
- Пожалуйста, - взмолился он.
Что-то, а уговаривать он умеет. А я не в состоянии выдержать взгляда его больших глаз. И как-никак, но он пока еще мой приятель. Он уверял, что длиться это будет совсем недолго - ну точно, как заправский зубной техник, - решительно отметая все 'а если?', какие только я был в состоянии придумать.
Десятью минутами позже я уже возлежал на широкой кровати, установленной рядом с кроватью, которую занимал мертвенно бледный Маршэм Красвелл. Стив низко склонился у его изголовья, прилаживая над головой больного писателя круглый колпак из хромированной стали, очень похожий по форме на те, что
