девяносто лет. Есть местечки, которым больше ста лет, а иные помнят даже Вашингтона…
На крыше появился Рюб в легком пальто и фетровой шляпе и вежливо остановился в нескольких шагах от нас, вне пределов слышимости.
— Эти уцелевшие остатки, Сай, — Данцигер еще раз ткнул вилкой в горизонт, — дошли до нас от дней, некогда таких же реальных, как сегодняшний, лежащий перед нами; это фрагменты яркого утра в апреле 1871 года, серого зимнего дня 1840 года, дождливого восхода 1793 года. — Он мимолетно, краешком глаза взглянул на Рюба, затем вновь на меня. — Каждый такой вещественный пережиток, по моему мнению, нечто вроде чуда. Вы когда-нибудь видели «Дакоту»?
— Что, что?
Он кивнул.
— Если б вы ее хоть однажды видели, то запомнили бы и название. Рюб!
Рюб выступил вперед, как бойкий лейтенант, являющийся на вызов полковника.
— Покажи, пожалуйста, Саймону «Дакоту». Покинув стены бывшего склада, мы с Рюбом двинулись на восток, к Сентрал-парку; плащ и шляпу я забрал по пути на первом этаже. Затем мы повернули на Уэст- драйв, аллею, проходящую по парку у самой западной его границы. Мы шли в тени деревьев — некоторые из них еще сохраняли листву, чистую, умытую утренним дождем, и Рюб, осмотревшись по сторонам, проговорил:
— Парк и сам по себе, признаться, совершенное чудо, неподвластное времени. Здесь, в центре одного из самых быстро меняющихся городов мира, сохранился не просто кусочек прошлого, а несколько сот гектаров, практически не тронутых десятилетиями. Наложите план Сентрал-парка восьмидесятых годов девятнадцатого века на современный — они почти совпадут. Детали, разумеется, изменились — скамейки, урны для мусора, надписи и указатели, покрытие дорог и тропинок. Но взгляните на старые фотографии — и, за исключением машин на дорогах, никакой разницы, заметной, скажем, с высоты шести-семи этажей, вам обнаружить не удастся…
Рюб неплохо рассчитал, когда произнести свои слова, — возможно, знал по опыту — мы как раз миновали последнее дерево и свернули с Уэст-драйв к выходу на Семьдесят вторую улицу, и тут он поднял руку и показал вперед:
— Если, к примеру, смотреть на парк из верхних окон вон того дома…
Я увидел дом и застыл на месте. По ту сторону улицы, фасадом к парку, высилось большое — чуть не целый квартал — здание, не похожее ни на что виденное мной в Нью-Йорке. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться в правоте Данцигера: это был великолепный пережиток другого времени. Дом из светло-желтого кирпича, красиво отделанный темно-коричневым камнем: другие снимки подтверждают. И каждый из восьми его этажей почти вдвое выше, чем этажи современного жилого дома, построенного рядом.
— Вот так-то жили люди восьмидесятых годов, сынок! В иных квартирах по семнадцати комнат, и больших притом; в такой квартире немудрено и заблудиться. По крайней мере в одной из этих квартир есть утренняя приемная, вечерняя приемная, несколько кухонь, уж и не знаю сколько ванных и танцевальный зал. Стены по сорок сантиметров толщиной настоящая крепость. Осмотрите весь дом не спеша, он стоит того.
Рюб сказал чистую правду. Я смотрел и смотрел, подмечая все новые удивительные детали: роскошные резного камня балконы под некоторыми из высоких старомодных окон; балкон с оградой из витого железа, опоясывающий весь седьмой этаж; полукруглые эркеры, поднимающиеся вдоль стен, как колонны, до самой крыши, где их венчали купола.
— Это и есть «Дакота». Построена она в самом начале восьмидесятых годов, когда тут был фактически пригород.
Говорили тогда, что до этого дома отовсюду так далеко, будто он где-нибудь в штате Дакота. Так его и прозвали — во всяком случае, легенда такова. Вас, наверно, не удивит, если я скажу, что года два-три назад группа граждан, ратующих за технический прогресс, жаждала снести «Дакоту» и возвести на ее месте еще одно современное чудище с большим числом квартир на той же площади, низкими потолками, картонными стенами, и уж, конечно, никаких вам залов и комнат для прислуги, зато, можете не сомневаться, солидные барыши владельцам. К счастью, на сей раз у жильцов нашлись деньги, чтобы воспротивиться подобным планам: в доме живет довольно много состоятельных знаменитостей. Они организовались и выкупили «Дакоту», так что покамест ей ничто не угрожает. Если только ее не снесут при прокладке какой-нибудь новой автострады, прорезающей город прямо через Сентрал-парк.
— А можно зайти туда посмотреть, что внутри?
— Сегодня некогда.
Я бросил на дом последний взгляд.
— Оттуда должен быть чудесный вид на парк.
— Будьте уверены.
Рюб внезапно словно потерял к «Дакоте» всякий интерес, взглянул на часы, и мы зашагали обратно по Уэстдрайв. Вскоре мы вышли из парка, и впереди показалось огромное складское здание с выцветшей надписью под самой крышей: «Братья Бийки, перевозки и хранение грузов, 555-8811».
Если в кабинете Данцигера я ожидал увидеть роскошную, впечатляющую обстановку — а я именно того и ожидал, — то глубоко заблуждался. На черно-белой пластмассовой табличке у двери была одна только фамилия: Е.Е. Данцигер — и ничего больше. Рюб постучал, Данцигер крикнул: «Войдите!», Рюб приоткрыл дверь, пригласил меня войти, а сам удалился, пробормотав, что увидимся потом. Данцигер держал у уха телефонную трубку и жестом указал на стул рядом с собой. Я сел — плащ и шляпа опять остались внизу — и огляделся, стараясь в то же время не показаться слишком любопытным.
Кабинет как кабинет, меньше, чем у Россофа, и гораздо скромнее обставленный. Он выглядел даже каким-то незавершенным, как кабинет человека, которому положено его иметь, но который проводит здесь не слишком много времени. На полу лежал простенький стандартный ковер, на одной стене висела небольшая книжная полка, на другой — фотография женщины с прической стиля тридцатых годов, на третьей — огромный аэрофотоснимок городка Уинфилд, штат Вермонт, но сделанный под другим углом, чем тот, который я видел утром. Письменный стол Данцигера явно прибыл сюда прямо из магазина конторских принадлежностей, как и два обтянутых кожей металлических стула для посетителей. В углу на полу стояла солидная картонная коробка, доверху набитая отпечатанными на ротаторе материалами. На столе у дальней стены лежало что-то внушительное под чехлом из прорезиненной ткани.
Данцигер закончил свой телефонный разговор — что-то о том, что кто-то должен подписать какие-то документы. Он выдвинул верхний ящик стола, достал сигару, снял обертку, затем разрезал сигару конторскими ножницами ровно пополам и протянул одну половинку мне. Я покачал головой, и он положил ее обратно в ящик, другую половинку сунул в рот, но не зажег, а сказал:
— «Дакота» вам понравилась.
Это был не вопрос, а констатация факта. Я кивнул, улыбнувшись, и Данцигер улыбнулся в ответ.
— В Нью-Йорке есть и другие здания, сохранившиеся неизменными с давних пор. Многие из них не хуже, а некоторые и гораздо старше «Дакоты», и все-таки она — нечто уникальное. И знаете почему?
Я покачал головой.
— Предположим, что вы стоите у окна верхнего этажа и смотрите вниз, в парк: дело происходит, скажем, на заре, когда машин может не быть вообще. Здание, где вы находитесь, сохранилось без изменений со дня постройки, в том числе и комната, в которой вы стоите, и, возможно, даже стекло, сквозь которое вы смотрите, И что поистине уникально для Нью-Йорка: то, что вы видите из окна, тоже не изменилось!..
Перегнувшись через стол, Данцигер сверлил меня глазами, неподвижный как изваяние, если не считать половинки сигары, которая медленно перекатывалась из одного угла рта в другой.
— Слушайте дальше! — сказал он резко. Фирма, когда-то ведавшая «Дакотой», сохранилась и поныне, и мы сделали микрофильмы со всей их ранней документации. Мы точно знаем, когда и как долго пустовали квартиры, обращенные окнами к парку. Представьте себе одну из этих квартир пустующей летом 1894 года — так оно и было. Представьте себе, что мы снимаем ту же квартиру на те же месяцы будущего лета — что мы и сделали. А теперь постарайтесь понять меня. Если Эйнштейн и на сей раз прав — а он безусловно прав, — то, каким бы невероятным это ни казалось, лето 1894 года все еще существует. Эта
