— Вы, по-видимому, полагаете, что я приду снова, и не раз?
— В течение какого-то времени — да, наверное. — Врач поднял отложенный было листок, полученный от секретаря. — Сперва дополним эти записи. Вы женаты?
— Нет.
— И никогда не были женаты?
— Нет.
— Ну что ж… — Он сделал пометку на листке. — Сколько же вам лет — тридцать семь, тридцать восемь?
— Тридцать девять, и если вы хотите спросить, как случилось, что мне под сорок, а я никогда не был женат, ответ будет прост: у меня не хватало времени. Женщины мне нравятся, и даже очень. Я имею в виду — нравятся сексуально, такими, каковы они есть. Женщины душевно тоньше, а то и лучше мужчин, с несколькими из них я, без преувеличения, дружу, и когда я расставался с женщинами, мы, как правило, сохраняли дружеские отношения. Я не отказываюсь от женщин и надеюсь впредь продолжать в том же духе. Надеюсь, это исчерпывающий ответ на ваш вопрос. А соль в том, что больше всего — больше, чем женщин и мужчин, кошек и собак, — я люблю работу. Жизнь — это труд, а труд — это жизнь, таково мое мнение. Именно труд держит нас в живых, а размножение нужно лишь для того, чтобы так же продолжалось и дальше. Нет, я признаю развлечения, у меня есть интересы и помимо работы. Я хожу в кино, могу выпить, навестить друзей мужского и женского пола, я делаю все, что делают все нормальные люди. Но это только в качестве отдыха, а по большому счету мне нужна работа, и только работа. Часто по шестнадцать часов в сутки и, если надо, много дней подряд. А потребуется — буду работать и по двадцать часов. Так что жениться у меня не было ни малейшей возможности.
— Ну-ну… Вы меня об этом не спрашивали, да и пришли ко мне по другому поводу. Но ведь подумайте, впереди лежат и иные годы, непохожие на те, что вы уже прожили…
— Думал. Я стану стар и одинок и всякое такое. Но пока что меня занимает только настоящее. И я не намерен что-либо менять. Нет ничего важнее, чем тот факт, что у меня есть обязанности, и их надо выполнять. Я безжалостный сукин сын, док, — это не шутка. Я безжалостен ко всем, в том числе и к самому себе.
— Что ж, пока достаточно…
Врач встал, пациент последовал его примеру. Умения завершать прием врачу было не занимать: он первым направился к двери, распахнул ее и стал ждать почти неизбежного финального вопроса или — случалось и такое — откровения, которое пациент оттягивал до последней минуты. На сей раз это оказался вопрос:
— У вас есть хоть какая-то догадка, что со мной происходит?
— Нет. Да вы и не хотите догадок, вы хотите ясности.
— О'кей, доктор. Называть вас «доктор» или как-нибудь еще?
— Меня зовут Пол. Зовите меня Пол.
— А меня зовут Прайен, Рюбен Прайен. Зовите меня Рюб.
— О'кей, Рюб. Запишитесь на следующий прием у секретарши. Скоро увидимся.
Он ошибся: Рюб Прайен больше не приходил.
3
Четыре дня спустя он чуть было не собрался вновь на прием и в пятницу даже направился по Пятой авеню в сторону Шестьдесят второй улицы, где находился кабинет психолога. Ради тренировки Рюб Прайен предпочитал ходить по городу пешком. Сегодня он надел тщательно отутюженный оливковый габардиновый костюм и рыженькую кепку, повязал на неизменную белую рубашку гладкий бордовый галстук. Было солнечно и прохладно, и, прошагав девятнадцать кварталов, обгоняя других пешеходов, он с радостью отметил, что ни капельки не вспотел. Это, вне сомнения, означало, что он в хорошей форме.
Плечи, локти, ноги двигались мерно и легко, без напряжения, воздух овевал лицо, а мозг отдыхал, обходясь почти без мыслей. Но когда Рюб миновал еще два десятка кварталов, на пересечении с Пятьдесят девятой улицей, только-только он глянул с симпатией на отель «Плаза» и собирался было следовать дальше вдоль Центрального парка, в душе шевельнулось… что? Предчувствие? Беспокойство? Необъяснимое чувство нарастало с каждой секундой, а потом — новый приступ. Желудок сжался в комок, комок мгновенно отвердел, и Рюб даже повертел головой в страхе, что вот-вот завопит, начнет ругаться, утратит контроль над собой. И у Шестьдесят второй улицы, не удостоив вниманием дом, куда держал путь, он вдруг повернул в парк и пересек его наискось к Семьдесят второй. Теперь он спешил, заливался потом, он был рассержен, испуган, но его заедало любопытство: что же это значит? На запад и вновь на север, квартал за кварталом…
Наконец ноги принесли его в район заброшенных, обветшавших фабрик и мастерских. На узких улочках впритык друг к другу теснились машины, поставленные правыми колесами на тротуар. Сам тротуар был захламлен бумагой, пластиком, обрывками газет, мятыми стаканчиками и банками, коробками, бутылками, битым стеклом. «Баз Баннистер, световые рекламы» — оповещала вывеска из неоновых трубок, но они не горели; здание когда-то было оштукатуренным, а сейчас стало просто грязно-белым. В окнах громоздились штабеля непривлекательных картонных ящиков. Дальше шли «Братья Фиоре, новинки оптом»: на дверях висел тяжелый замок, а в подъезде валялся рваный ботинок. Вокруг не было ни души. А Рюб все шел, торопился, уверенно поворачивал на перекрестках, стремился куда-то… Куда?
Потом чувство направления внезапно истощилось. Он застыл на тротуаре, как пес, утерявший след. Сделал еще несколько шагов наудачу. Опять замер, осматриваясь, выискивая признаки чего-нибудь знакомого и ничего не находя. Пошел вперед, рассчитывая хотя бы обнаружить табличку с названием улицы. И неожиданно, как удар, вновь появилось чувство цели. Рюб развернулся на сто восемьдесят градусов, вернулся на квартал назад, повернул на запад и замер. Вот оно!
— Вот оно! — повторял он про себя. — Вот оно… — Оно — что? Шестиэтажное здание из красного кирпича — глухие стены без окон, лишь в дальнем углу, на уровне улицы, застекленная контора. Выглядит вроде бы так, как надо. Крыша плоская, над ней возвышается деревянный конус старенькой водонапорной башни. Так, именно так. А чуть пониже крыши — полоса выцветшей краски: «Братья Бийки, перевозки и хранение грузов, 555-8811». Да, именно так. Поясняющая реклама в рамке: «Междугородные и местные перевозки. Складские работы и хранение грузов. Подряды по всем объединенным грузовым автолиниям». У железных ворот, прорезающих боковую стену, стоял зеленый грузовой фургон с золотистыми буквами «Бийки» на борту. Никаких сомнений — это и есть цель, что бы она ни значила, и Рюб Прайен зашагал вдоль занимающего целый квартал здания к двери, которая должна была там быть.
Дверь оказалась на месте. В самом конце фасада. Обычная, ничем не примечательная дверь, побитая непогодой, — серая краска там и сям отслаивалась узкими ленточками. Он постучал. Послышались шаги, дверь отворилась, и на пороге вырос тот, кого Рюб внутренне ожидал увидеть — молодой человек в белой спецовке. Его имя было вышито красными нитками над нагрудным карманом.
— Привет, — сказал он. — Заходите…
Молодой человек отступил вглубь, Рюб вошел следом. Спецовка была фирменная, на спине ее красовалась надпись полукругом: «Братья Бийки, перевозчики». Чуть осмотревшись, Рюб притворил за собой дверь. Он определенно узнал эту комнатку с обшарпанным дубовым столом, за который молодой человек и уселся, — надпись над кармашком утверждала, что этого парня зовут Дейв. Узнал Рюб и простой деревянный стул подле стола, который Дейв предложил посетителю. Узнал фотографии на стенах, где были запечатлены шоферы и грузчики возле своих грузовиков, — фотографии были снабжены подписью «Наша команда». Иные из грузовиков казались прямо допотопными — кабины без крыш и без ветровых стекол, огромные рулевые колеса торчат вертикально вверх. Даты съемок, выписанные белым, — самые разные: 1935, 1938, 1912, 1919…
— Чем могу вам помочь?
Не садясь, но ухватившись за спинку стула, Рюб проговорил:
— Вы меня не знаете? Не узнаете?
— Извините, не припомню, — последовал вежливый ответ.
— А ведь я бывал здесь раньше, уверен, что бывал. — Дейв по-прежнему отрицательно качал головой, и пришлось срочно что-то выдумывать. — Мм… У меня небольшой бизнес, и мне надо бы отдать кое-какое барахло на хранение. Могу я осмотреть помещения?
