Казачьи сотни вдруг замялись и стали отходить. Татары зашумели и погнались… На широком пологом поле насмерть схватились враги. Уланы Меметкула окружили полусотню Брязги и теснили ее.
— Врешь, не собьешь станицу! — в запальчивости орал Богдашка. — Там, где казачий след остался, все кончено!
Пищальники неутомимо слали свинец. В сизом пороховом дыму глаза застилало едкой слезой.
Не уберегли уланы Маметкула, — свалился он на землю с пробитым пулей бедром и потерял сознание.
— Убит! — истошно закричал перепуганный татарин, видевший падение полководца. — Горе нам!..
В ответ на вопль загремел Ермак:
— Поднатужься, браты! Вот когда настал час!..
Казаки прорвались через завалы. Ильин, работая топором, пробился на вершину холма и водрузил знамя. Оно призывно и победно затрепетало на иртышском ветру. Заметив русский стяг, Бзыга заорал:
— Иртыш Дону кланяется!
— Мало берешь! — перебил его поп Савва, бежавший рядом. — То Русь поднялась над сибирской землей… А Русь больше Дона!..
За проломом казаки быстро проникали повсюду. Впереди им виделось кучумово зеленое знамя. Савва утер пот, застилавший глаза, и, перемахнув груды вьюков, очутился в тесном дворике. Два плечистых татарина бросились на попа… Зазвучали мечи. Бились долго и яростно, — булаты высекали искры. Татарин сделал неловкое движение, и поп сразил его.
«Ну, теперь полегче!» — повеселел Савва.
Второй улан наседал на попа, стремясь оттеснить его к яме. Боясь оступиться, Савва уходил в сторону.
— Батька, да чего вертишься! Бей супостата! — внезапно раздался из ямы русский голос.
— Ой! — оживился вояка и, подскочив, сильным махом опустил меч на бритую голову татарина…
Тут только Савва очухался и заглянул в яму.
— Да кто же вы, горюны? — с опаской наклонился он.
— Эх, Савва, Савва, неужто не узнал своих? Данилка да Ерошка! Выручай, друг!..
Поп вытащил солеваров из узилища.
— Прячтесь, пока наши не подоспеют! Мне некогда! — он перемахнул через тюк и вдруг вспомнил: — А где Хантазей, куда подевался?
Ханские полоняне молча переглянулись. Ерошка тяжко вздохнул, и поп все понял.
— Ну, коли так, держись теперь, Кучумка. Уж я татарву благословлю за вогулича!
8
Ядра глухо и тяжело ударялись в крутой вал, от сильных ударов содрогалась земля, черные рассыпчатые комья поднимались высоко и падали на шатер. Кучум впервые слышал такой грохот. Чутьем воина он догадывался об опасности. Как бы в подтверждение этого, пуля пронизала полог шатра. Кучум услышал ее свист, сорвался с места и, протянув руки, вышел из шатра. Его сразу охватила тревога. С холма сквозь пелену, застилавшую больные глаза, он смутно увидел воинов, сцепившихся в бешенной борьбе, бесчисленные арбы, пыль из-под колес которых, мешаясь с дымом казацких пушек, заволокла небо. Озлобленно ревели верблюды, которых алтайские лучники гнали на пришельцев. До хана донеслись исступленные крики и постепенно нараставший топот бегущих. Словно хищник-беркут, когтистой рукой хан ухватил телохранителя за плечо и, тяжело дыша, спросил:
— Что там делается? Скажи, что видишь?
Телохранитель молчал. Он видел потрясающее, и язык его онемел. Как скажешь господину, что скоро конец всему?
Казаки стремительно двигались вперед. Их здоровые глотки, как медные трубы, ревели непонятное:
— На слом!.. На слом!..
Разве не слышит хан стук копий, звон клинков, гул, вой, брань — гром этой страшной битвы, которая проиграна повелителем?
— Что молчишь, раб? — злобно выкрикнул Кучум. — Говори!
Телохранимтель, заикаясь, сказал:
— Всемилостивый и могучий, все, что я вижу здесь, ты видел не раз в битвах. Побежали остяцкие князьцы, а с ними воины. Васюганьцы рубят своего деревянного бога, который оробел перед русскими…
— О, аллах! — в горечи вскрикнул хан. — Говори, что видишь еще!
— Куда-то бегут вогулы. Кричат алтайцы, барабинцы…
— Врешь! — перебил его Кучум. — Врешь, плешивый пес! Я слышу кричат и наши, они бьют урусов. Где Маметкул?..
Раздался топот, и на холм вымчал всадник. По лицу его струилась кровь. Он закачался и выпал из седла.
— Маметкул?
— Тайджи ранен, уланы уплыли с ним за Иртыш!
— Алла! Говори, еще говори! — тряся вестника кричал хан, но его окрик потонул в буйном, чудовищном хаосе, который, подобно грому, катился к холму. Опираясь о телохранителя, Кучум подошел к обрыву и слезящимися глазами вгляделся в даль. Словно в тумане, он увидел цепи татарских лучников, которые яростно слали кучи стрел. Метальщики сбрасывали лавины камней, но увы, — что могли поделать они против бесстрашных бородатых людей, рубивших с плеча и шедших властной тяжелой поступью. Впереди этой неудержимой лавины на лихом скакуне, приподнявшись в стременах, размахивая окровавленным мечом, мчал осанистый казак с курчавой бородой. Кучум узнал его:
— Он!.. Он!..
Мурза схватил хана под руки и раболепно упрашивал:
— Премудрый, настал час… Надо уходить!
Костистый, жилистый хан уперся:
— Нет! Нет! Еще не все. Коня мне…
Но все было напрасно. Степные всадники с криками рассеялись по полю и уносились прочь. За ними, волоча нарты, спасая своих хозяев, мчались легконогие олени. Бежали татары, сургутские остяки, — бежали все, кто мог. Клубами стлалась вздыбленная пыль, вопили люди, с треском опрокидывались арбы, и самое страшное, что потрясало и леденило душу, — над полем стоял сплошной крик:
— Ура-а-а…
Ветер развевал парчевые хоругви с ликом христианского бога. Казаки, как яростный морской прибой, выхлестнули сокрушительной волной на высокий вал. И опять впереди них могучий всадник в панцире, с сияющим мечом.
— Он! Коня мне, коня! — вскричал Кучум, но телохранители и мурзы подхватили его и оттащили прочь.
Карача взял хана за руки:
— Яскальбинские князьки открыли дорогу урусам. Поберегись, хан. Мы погибли без тебя… Настала пора уходить!..
Кучум вырвался и выкрикнул в гневе:
— Я с юности был воин! Со мной верные всадники. Никуда не уйду. Пусть враг идет на Искер, я воткну ему между лопаток стрелу!
Он уверенным, твердым шагом вернулся к шатру и сел на ковер. Мурзы трусливо смотрели на хана. «Что задумал он? Разве не видит гибель всему?»
У холма еще дрались лучники, но близкий рев стал яростней. Подхлестываемый ужасом, на холм вымчал всадник, соскочил с седла, раскрыл рот… и не сказал ни слова перед неумолимым взором хана.
— Я здесь стою! И никто не сдвинет меня! — сурово сказал Кучум мурзам. Вельможы, вздохнув, покорно склонили лица.
Ночь опустилась на Чувашским мысом. Из-за крутояра выплыла луна и осветила скорбное поле
