по доносу Васьки Перепелицына, в измене обвиняет. Хвала богу, что от Москвы далеко варницы, а то бы страшный гнев громом ударил!»
В дверь постучали; хозяин сердито отозвался:
— Ну, кто там? Входи… Порог переступил старый дядька Потапушка. Под сто годов старцу, борода отливает желтизной, но серые глаза ясны, остры.
— Все маешься? — тихим спокойным голосом спросил старец.
— Маюсь, равно на дыбу тянут, — признался Максим Яковлевич.
Потапушка пристально посмотрел на хозяина и махнул сухой рукой:
— Брось тревожиться! Иные нежданные-негаданные вести долетели к нам…
— Коли худые, брысь отсюда, и так голова кругом пошла.
— Зачем худые, улыбнулся дядька-пестун. — Молись богу, враз беду снимет, — казаки Сибирь повоевали!
Строганов вытаращил глаза, подозрительно разглядывая Потапушку: «Правда то, иль сдурел сивый?»
— Ну, чего зенки пялишь? — добродушно проворчал пестун. — В разуме сказываю: послы Ермака спешат на Москву бить царю новым царством…
— Ох! — Сразу словно камень свалился с сердца Максима. — Квасу мне… Ставь перед Спасом и Миколой пудовые свечи!
— Есть, батюшка, будут и квас, и свечи, — засуетился старик.
— А что я сказывал? — вдруг рявкнул Строганов, и лицо его озарилось бешенной радостью. — Сильны Строгановы, ох, сильны, жильны! Вот тебе, Васька-сукин сын Перепелицын. Ах-ха-ха, не ждал такого оборота. Ух, ты!..
Так и не уснул в эту ночь Максим Яковлевич: то клал земные поклоны перед иконами, освещенными свечами и разноцветными лампадами, то прислушивался к гулким шагам сторожевого на вышке. На ранней алеющей заре повелел слугам:
— Коня любимого в серебрянной сбруе, да шубу лучшую мне! А как подъедут ермачки, из пушки грянуть! Пусть знают, что мы с ними!
Пестун Потапушка головой покрутил, подумал: «Гляди-тко, как скоро присоседился»… Не доезжая до ворот, Ишбердей круто осадил оленей. Казаки соскочили с нарт. Иванко Кольцо степенной поступью пошел навстречу Строганову. Максим Яковлевич слез с коня. Атаман и купец обнялись, трижды поцеловались.
— Вернулись живы, с честью, — заискивающе вымолвил Строганов.
Кольцо приосанился и весело ответил:
— С честью. Трудом, кровью добыли. Спешим к великому государю с дарами, кланяться ему новым царством!
— Путь-дорога, братцы! — степенно поклонился Максим. — И, показывая на распахнутые ворота, пригласил: — Милости просим, дорогие гости. Отдохните, в баньке испаритесь, коней дадим самых лучших, и я с вами в путь-дорожку!
На колокольне затрезвонили, и навстречу сибирским послам вышел поп с крестом. За ним толпился народ.
Все без шапок, светлые и притихшие, двигались к воротам. На морозе клубилось горячее дыхание. Кольцо с казаками пошел в церковь…
С дороги казаков напоили крепким медом, отвели в брусяную баню. Приятно пахло смолистыми бревнами, распаренными вениками. Строгановские молодцы знатно испарили, размяли жилистые казацкие тела. Иванко крякал, от удовольствия закатил глаза и наслаждался жгучим теплом, вонзавшимся острыми иголками. В бане колебались волны густого знойного пара. Не вытерпел казак, скатился с полков; его окатили из ушата ледяной водой. Жадно выдув жбан хлебного кваса, Иванко постепенно пришел в себя. На широкой лавке, на спине, лежал Максим Яковлевич, и холоп растирал ему широкие бугристые плечи. В такт его движениям колыхался огромный хозяйский живот.
«Ух, и пузо! Ух, и чрево! — с неприязнью оглядывал Строганова Кольцо. — Сколько сала нагулял на горьких сиротских трудах!» В предбаннике, на полу, подобрав под себя ноги, сидел Ишбердей и о чем-то горестно думал.
— Иди в баню! — предложил князьцу Иванко. Ишбердей со страхом покосился на атамана, отрицательно покачал головой:
— Нет, мой нельзя! Ни-ни… Он проворно вскочил и выбежал из бани. Иванко загоготал: — Гляди, будто черт от ладана спасается!.. Эй, друг, вернись! Слово есть! — закричал он, выбежав на сугробистый двор. Князец вернулся, робко подошел к атаману.
— Говори слово, — попросил он.
— Хочешь ехать с нами в Москву?
— А олешки как?
— Отсылай в Сибирь, а отсюда погоним на конях да широких розвальнях! Эх, и любо! Ишбердей сморщил лицо, подобие улыбки мелькнуло на его губах.
— Холосо, совсем холосо. Поедем в Москву, а теперь иди в горячую избу, а мне нельзя, нет закона, — он подталкивал Иванко в плечи, сильно боясь, чтобы казак заодно не прихватил и его с собой.
Два дня гуляли казаки в строгановских хоромах. Сам хозяин наливал чары и уговаривал выпить. Гулебщики не ломались, пили безотказно. Ишбердей сидел рядом с Иванкой. От хмельного у него кружилась голова, слипались глаза. Он не выдержал, сполз со скамьи и захрапел, свернувшись на полу…
Максим Яковлевич юлил подле послов, умасливал:
— Неужто наше добро забыли? Кто посоветовал на Сибирь идти? Кто пушки дал? Кто…
— А ты не крути, не верти, не верти. Мы все сами взяли! — независимо и смело перебил его посол- коренастый казак с посеченным лицом.
Строганов встревоженно взглянул на Кольцо, но лицо атамана было непроницаемо, только большие серые глаза озорно смеялись.
— Ладно, — наконец сказал Иванко. — Разлада меж нами не будет. На всех хватит славы и чести…
— Спасибо, добрые люди! — поклонился казакам Максим Яковлевич. — Я скорей вас до дела доведу! — пообещал он.
— Эй-ла! — спросонья выкрикнул Ишбердей и зачмокал губами.
От Орла города мчали на бойких рысаках, в широких розвальнях. Впереди, проминая сугробы, скакали тройки, запряженные в тяжелые сани. Разудало заливались бубенцы-погремки, ямщики — широкие, крепкой кости, бородатые, с калеными на морозе лицами, — пели раздольные русские песни. Казаки подхватывали могучими голосами. Князец Ишбердей со страхом поглядывал на коней — редко их видел; очумело вслушивался в ямщицкие выкрики, наконец, и сам не выдержав, запел:
Зима-а-а..
В белой мгле,
Как тень птицы,
Летит нарта моя
Э-ке-кей…
А казаки свое вели:
Гей ты, бранная снасть,
Ты привольная сметь —
Ты невеста моя…
Шумно, гамно, с посвистом проносились через деревнюхи, в больших селах сворачивали, пили, горлопанили, буянили в кабаках. Пускались в пляс, — изба ходуном ходила. Питухи кабацкие с одобрением заглядывались на озорную удаль.
— Экие шубы! Экие кони, — гривачи! Купцы едут, мордастые, сытые, неуемные!..
Максим Строганов, осанистый, молчаливый, сидел с казаками за одним столом, диву давался:
— И откуда такая прорва силы у людей? Эх, сорви-головушки! С такими весь свет проскачешь и умирать не захочешь!
В ямах-почтовых станциях по казачьему окрику, быстро меняли коней, и опять мчали по мглистым полям, по зыбучим болотам, поросшим вереском, через синие ельники, через погосты, наполненные
