заерзали на скамьях, вспомнили молодость. Эх, лихо!..
В палате стало еще душнее. Изразцовые печи пылали жаром, пахло воском и потными мехами. По лицу плясунов обильно стекал пот. Вдруг из под стола на карачках, выполз князец Ишбердей и полусонным голосом заорал:
— Эй-ла! Давай мед!..
Бояре и казаки засмеялись. Пляс кончился. Пошатываясь Иванко вернулся к столу. И вдруг неожиданно вспомнил о чердынском воеводе Перепелицыне. Вспомнил и насмешливо подумал: «Что, Васька, не думал, не гадал о таком обороте?». От этой мысли Иванке стало еще веселее.
«Ай да Ивашка, ай да сукин сын, до чего дожил!» — похвалил себя Кольцо и благодарно поднял глаза на царское место. Царя уже не было, он тихо удалился из Столовой палаты.
Грозный в сопровождении спальничьих прошел длинный коридор и по каменной лестнице поднялся в свои сокровенные покои. Свистящее дыхание вырывалось из его груди, руки и ноги дрожали. Давала о себе знать преждевременная старость. Настроение царя вдруг круто изменилось, и обычное в последнее время тяжкое предчувчтвие сжало его сердце:
«Видно, укатали сивку крутые горы. Смерть сторожит меня. — Грозный тяжело опустился в глубокое кресло и задумался. — Уйду из жизни, кто оберегать станет русскую землю? По кусочкам собирали державу, растили с большим бережением. И вдруг все на ветер… Бояре только часа ждут, чтобы завести крамолу! Нет, погоди, еще поживу наперекор всему!»
Царь поднялся и прошелся по горнице. Вот обширный стол, заваленный пергаметными свитками, книгами — русскими и латинскими. Иван Васильевич любил читать и много писал. Строки, выходившие из- под его пера, часто разили его противников. Он писал с огромным жаром, просто и сильно; а если нужно, — то и с ядом. Яду в нем всегда хватало. Ласковой рукой царь огладил толстые книги — плоды трудов московских первопечатников Ивана Федорова и Петра Мстиславца — «Апостол» и «Часовник».
«Крамолами бояр оклеветаны, сбегли! — вдруг подумалось царю. Он развернул широкий свиток — начертанный козмографом чертеж Руси. — Велика земля, обильна лесами и реками! Вот Волга, как ветвистое дерево, воды стекаются в нее со всей Руси; вспоила реку вся русская земля, и как не быть ей русской! По Волге-реке плывут теперь торговые струги в Бухару и в Ургенч-богатые города. От прибыльных торгов земля богатеет и народы тянутся к труду мирному!» Грозный пристальней взглянул на карту. Справа по ней пролег Каменный Пояс, а за ним-пусто. Козмографу неведомо, какие дальше земли. Для своей утехи он начертил только соболя и белку, грызущую орехи. Знал, видно, он одно: идет с полуночных стран драгоценная рухлядь. Все ж остальное для него было мраком. И вот явились казаки, развеяли этот мрак… Царь еще ниже склонился над чертежем…
Пир кончился, догорали свечи в шандалах. Хмель свалил слабых и жадных. Пора по домам!
Иванко Кольцо поднялся, поклонился гостям и взял за руку Ишбердея:
— Ну, милай, натешился. Пора и честь знать!
Казаки вышли на площадь. Над Кремлем сияли крупные звезды, под ногами искрился снег. Высоко, за дворцовым переходом, малиновым глазком светился огонек!
«Кто же сидит ныне за делом? — задумался Иванко и решил: — Известно, что за человек! Царь должно! Ему-то родная земля милее всего, и в заботах о ней дня мало!»
Давно мечтал Иванко Кольцо побывать на Пушечном дворе, который был поставлен на берегу Неглинки-реки. Двор обнесен высоким дубовым острокольем, и ночами над ним, как яркие зарницы, часто вспыхивали отсветы пламени. Литейщики в эту пору сливали по желобам расплавленный металл в ямы, в установленные формы. Рядом располагались Кузнецкая и Оружейная слободы. Тут шло производство пищалей, бердышей, сабель. Издревле русские люди славились как искуссные мастера. Они умели ковать и отливать пушки. И хорошо стреляли. В Пскове впервые в мире русские умельцы поставили орудия на лафеты, а в дни осады московские и псковские пушкари били из пушек дальше и более метко, чем пришельцы с Запада. Уже в армии великого князя Дмитрия Донского применялись при обороне стольного города «арматы».
Из Пушечного двора и прилегающих слобод оружие отправлялось в порубежные города, которые сами обязывались изготовлять зелье.
На Руси имелось немало умельцев, которые из серы, селитры и угля делали превосходный порох. Перед походом по боярским, дворянским и поповским дворам разъезжали писчики и объявляли, кто и сколько зелья должен был сдать в войско. В царском указе писалось: «А кто будет отговариваться, что зелья добыть не может, к тем посылать пороховых мастеров показать как зелье варят».
Кольцо любил огневой бой. Душа его ликовала, когда из черных жерл пушек вырывались раскаленные ядра, рокотал гром и от грома тряслась земля.
В морозное утро Кольцо с казаками подкатили к воротам Пушечного двора. Привратник отвел коней под навес и вызвал главного оруженичего, который ведал двором. Пришел статный, русобородый окольничий и, поклонившись, с готовностью объявил:
— Повелено, государем, не таясь, показать вам наше немудрое мастерство.
Оружничий повел гостей в глубь двора. Последний был тесно застроен деревянными строениями. Налево-приказ, посредине площадки-два литейных амбара, дальше-кузницы, формовочные и холодные мастерские. Неподалеку у ворот склады с металлами, железным ломом, а в иных хранились готовые к отправлению пушки. Едкий черный дым угарно носился в воздухе, от него щекотало в носу и першило в горле. Весь двор кругом был черен от копоти и дыма.
Казаки переступили порог литейного амбара. В первую минуту они ослепли от яркого сияния: блистали звезды-искры разливаемого сплава. Постепенно, однако, обвыкли, пригляделись. В середине мастерской стоял полуголый сильный детина со смелыми, строгими глазами. Постриженные в кружок волосы были забраны под ремешок. Литец внимательно следил за раскаленным сплавом, который лился в форму. Работный пошевеливал руками, и на спине его бугрились крепкие мускулы. «Силен человек!» — с похвалой подумал Иванко и подступил к мастеру:
— Как звать?
— Андрей Чохов.
— Добрую, знать, пушку льешь?
Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бороденку.
— Как не добрую! — отозвался он. — Сколько старания пошло! Моя бы воля, я такую армату сотворил, что всем диво-дивное…
Полуголые литцы, — крепыши, перемазанные сажей, — озабоченно следили за желобами, по которым струился расплавленный металл.
Мастер покрикивал:
— Не замай, гляди в оба! Не перелить медь…
Кольцо очарованно глядел на работу литцов.
— Веселая работенка! — вырвалось у него.
— Куда веселее! — отозвался работный в прожженном кожанном фартуке, с зелено-бледным лицом. — И за угар, и за пережог дров пеню вноси, а то снимай портки и под плети!
Андрей Чохов нахмурился.
— Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое бывает, — сдержанно подтвердил он. — Наше дело холопье… Сколько души не вкладывай, одна почесть… И огрехи, конечно, бывают… — Мастер вдруг озлился: — Сколько раз тебе, Влас, толкую — не болтай, и плетей будет помене!
Он замолк и отвлекся на литье.
Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки на раскаленной поверхности, и металл приобрел ровный вишневый цвет. Лицо Чохова, озаренное отсветом стынушего металла, порозовело.
Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:
— Из приказных?
— Куда мне в приказные, не с моей душой сидеть в мурье, — смеясь ответил Кольцо. — Казаки мы. Из Сибири прибыли!..
Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.
— Так вот ты какой! — восхищенно сказал он. — А Ермак Тимофеевич?
