лишенный тогда верховного объединяющего руководителя и принимавший по древнему обычаю всех единоплеменников без всяких мер предосторожности, тем более, что всякий [272] смотрел на этих пришельцев, как на людей, приходящих с добрым намерением оказывать помощь. Но и независимо от мятежа они впоследствии еще больше усугубляли бедственное положение города; ибо благодаря нахлынувшей бесполезной и праздной массе съестные припасы, которых, быть может, хватило бы для воинов, были скоро съедены, а это прибавило к войне еще голод и междоусобие.
4. Другие разбойничьи шайки, прибывшие в город, соединялись с худшими элементами, находившимися уже в нем, и сообща совершали самые гнусные насилия. Испробовав свои силы на кражах и грабежах, они скоро перешли к убийствам; убивали же они не ночью или тайно и не простых людей, а открыто среди белого дня и начали с высокопоставленных. Первого они схватили в плен и заключили в тюрьму Антипу{8} – человека царского происхождения, одного из могущественнейших в городе, которому даже доверялась государственная казна; за ним Леви, также знатного мужа, и Софу, сына Регула, – оба они также были царской крови; а затем – всех вообще, пользовавшихся высоким положением в стране. Страшная паника охватила весь народ, и, точно город был уже завоеван неприятелем, каждый думал только о собственной безопасности.
5. Одно только пленение названных людей было для них недостаточным. С другой стороны, они считали небезопасным долгое содержание в заключении столь важных людей, так как далеко разветвлявшиеся семейства последних были бы, конечно, в состоянии освободить их; вместе с тем они боялись, что исполненный негодования народ может восстать против их беззаконий. Ввиду этого они решили извести их совсем и предназначили для этой цели самого услужливого из своей среды палача, некоего Иоанна, называвшегося на отечественном языке «сыном газели». Последний отправился в тюрьму с десятью вооруженными воинами, которые помогли ему умертвить пленных. Для оправдания этого ужасного преступления они выдумали неудачный повод, будто заключенные вели переговоры с римлянами относительно передачи города, а они, убийцы, устранили только изменников народной свободы. Итак, они еще выхваляли свое злодейство, точно они этим облагодетельствовали и спасли город.
6. Приниженность и робость народа рядом с неистовством названной партии усугублялись до того, что последняя даже присвоила себе право избрания первосвященников. Она отвергла привилегии тех фамилий, из которых по преемственности назначались первосвященники, и выбирала простых людей низкого звания для того, чтобы в них иметь [273] сообщников своих насилий; ибо люди, достигшие высшего достоинства без всяких заслуг, должны были служить послушным орудием в руках тех, которым они обязаны были своим положением. Тех же, которые еще могли препятствовать им, они путем разных интриг и наушничаний восстановили друг против друга и затем воспользовались их взаимными распрями для своих целей. Так, наконец они, пресыщенные преступлениями против людей, обратили свою наглость и против Бога и с оскверненными ногами вторглись в Святая Святых.
7. Но тогда против них поднялся народ, подстрекаемый на то старейшим из первосвященников, Ананом – в высшей степени умным человеком, который, если бы избежал рук палачей, быть может, и спас бы город{9}. Разбойники же превратили тогда храм божий в укрепление против грозных волнений народа; святыня служила им исходным пунктом для тирании. К своим злодействам они присовокупили еще издевательство, действовавшее еще чувствительнее, чем первые. Они хотели именно испытать, как далеко простирается страх народа перед ними, и испробовать вместе с тем свои собственные силы – и вот они осмелились избрать первосвященников по жребию в то время, как сан этот, как мы уже заметили, переходит по наследству{10} . Для оправдания своего дерзкого нововведения они ссылались на какой-то древний обычай и уверяли, что и в былые дни первосвященническое достоинство давалось по жребию. В сущности же это было уничтожение бесспорного закона – средство к возвышению их власти, к насильственному захвату высшего достоинства, к чему они, собственно, и стремились.
8. Таким образом, они созвали одно из священнических отделений, называемое Элиахимом{11}, и выбрали первосвященника по жребию. Случайно жребий выпал на человека, личность которого ярко осветила все безумие их затеи, на некоего Фаннию{12}, сына Самуила из деревни Афта. Он не только не был достоин носить звание первосвященника, но был настолько неразвит, что не имел даже представления о значении первосвященства. Против его воли они вытащили его из деревни, нарядили, точно на сцене, в чужую маску, одели его в священное облачение и наскоро посвятили в то, что ему надлежит делать. Для них это гнусное дело было только шуткой и насмешкой, другие же священники обливались слезами при виде того, как осмеивается закон, и стонали над профанацией священных должностей.
9. Такую дерзость народ не мог уже снести – все поднялись для свержения тирании. Влиятельнейшие мужи, [274] Горион, сын Иосифа, и Симеон, сын Гамалиеля, разжигали народ в собраниях и в речах, обращенных к отдельным личностям, и побуждали их наказать, наконец, губителей свободы и очистить святилище от кровопийц. И самые уважаемые из первосвященников, Иешуа, сын Гамалы, и Анан, сын Анана, открыто в собраниях упрекали народ в бездеятельности и подстрекали его против зелотов (ревнителей). Так именно они себя называли, точно они ревностно преследовали хорошие цели, между тем Как в действительности они все свое рвение прилагали к дурным делам и в этом отношении превосходили самих себя.
10. Когда народ собрался толпой и все были полны негодования против занятия храма, грабежей и убийств (хотя никто еще не решался сделать шаги к мщению, так как зелоты, по справедливости, считались труднопобедимыми), среди собрания поднялся Анан, который, несколько раз возведя к храму влажные от слез глаза, сказал: «Лучше бы мне умереть, чем видеть дом божий полным стольких преступлений, а высокочтимые святые места оскверненными ногами убийц. Но, одетый в первосвященническое облачение и неся благоговейнейшее из священных имен{13}, я охотно живу и не жалею о том, что меня еще не постигла славная смерть, достойная моего преклонного возраста, т. е. я рад, что, несмотря на свой преклонный возраст, еще жив, потому что
