– А как ты в лагере очутился? – спросила я Фрэнка.
– Замещал жену от ее фонда в благотворительной акции.
– А про меня как догадался?
– Рыжая, у меня в отношении тебя есть что-то вроде внутреннего радара.
– Да, Фрэнк, у тебя это не отнять, ты умный и далеко пойдешь. Когда-нибудь я буду хвалиться своим внукам, что была с тобой знакома.
– Надеюсь, в этом их не надо будет убеждать.
– Нет, придется попотеть, они мне сразу не поверят.
– Ну, если есть сомнения, почему бы не запастись доказательствами? Я говорю о фотографиях.
– Хорошо бы.
– Пожалуй, в следующий уик-энд я смогу уделить тебе пару часов.
– Но вы с Лорейн собираетесь к ее родителям.
– Это отменяется, жена вылетела в Принстон читать лекции на две недели.
– Твоя жена тоже умница, когда вернется, я и ее попрошу со мной сфотографироваться.
– Вряд ли тебе удастся уговорить Лорейн, жена считает себя не фотогеничной.
– Это она зря. Она самая красивая леди в нашем городе.
– Ты права, к сожалению, мне не удалось переубедить ее.
В следующий уик-энд Фрэнк явился ни свет, ни заря, застав меня врасплох с неполностью раскрывшимися глазами, которые я загородила одной рукой от вспыхнувшей вспышки, когда вторая открыла дверь.
– Не надо! – вяло запротестовала я, но он продолжал щелкать затвором. У дверей моей комнаты только и приостановился, потому что она захлопнулась перед самым его носом и чертовым фотоаппаратом.
– Послушай, Рыжая, – забарабанил он, – не вздумай прихорашиваться. Как старый друг семьи, с которым не церемонятся, ты имеешь право увековечиться со мной в этом своем утреннем, неприбранном виде.
– Хорошо, а только зубы почищу и другой халат со всеми пуговицами надену.
– Никаких пуговиц! Этот то, что нужно.
– Ты хочешь, чтобы мои внуки считали меня неряхой?
– Нет, твое одеяние весьма живописно, тебе очень идет.
– Ты правда так думаешь?
–Да.
– Мне оно тоже нравится, и Сид его любит, только пуговицы отрываются и теряются, где попало. Я все собираюсь пришить их как следует, вот сейчас и пришью, если тебе нравится. Не вздыхай напрасно. Пока все до одной не пришью, не открою, лучше спускайся вниз и подожди. Можешь налить себе там, что найдешь.
Прошло около пятнадцати минут.
– Рыжая, ты часом не заснула?
– Нет.
– Что делаешь?
– Пуговицы пришиваю.
– И дались же тебе эти пуговицы!
– Сам захотел.
– Мне уже все равно, черт побери, лишь бы вышла.
– Выйду, не беспокойся, мне последняя осталась… Ну вот, готово!
Я открыла дверь. Фрэнк критически оглядел все пришитые пуговицы. И мы стали спускаться, но не дошли до самого низа, потому что он велел мне подождать, пока он поставит затвор и вспышку.
Они сработали, когда мы были на последних ступеньках, при этом одна рука его неожиданно оказалась на моей талии, но он утверждал, что это вполне законно для старого друга. Я не стала разводить лишних церемоний. В конце концов не для себя же он старается, а для моего тщеславия, когда я состарюсь, а он прославится.
Потом мы завтракали, разгуливали, позировали у окна над фиалками, теснились в пустой раме из-под «Окрестностей Рима», рассиживали на диване, на полу, на ступеньках и даже на крыше. И все это художественно запечатлевалось для моих потомков.
Когда мне показалось достаточно, я сказала, что пора заканчивать, уже наснимался пухлый альбом.
Но Фрэнк не согласился; по его мнению, мы должны еще сняться в лесу, на море и еще в других местах, потому что, если он за что берется, то доводит дело до блестящего завершения.
В общем, мотались мы, меняя декорации, целый день, на исходе которого я порядком устала, разозлилась и заявила, что я не какая-нибудь фотомодель каторжная. Если он будет продолжать в том же
