навстречу.
– Доктор Голд? Боюсь, что новости не очень хороши. Думаю, вечерние газеты дадут публикации. Все поезда задержаны в Луисвилле, Форт-Нокс не отвечает на запросы. Но вас мы пропустим. Боже мой, доктор! Что там происходит? Люди, приезжающие из Луисвилла, говорят, что русские что-то там распылили в воздухе. Конечно, – он вопросительно глянул на Голдфингера, – я в это не верю. Но что там может быть? Пищевое отравление?
Лицо Голдфингера приняло торжественное выражение, и он сказал мягким тоном:
– Вот это мы и собираемся выяснить, мой друг. За тем нас туда и направляют. Я, конечно, могу высказать предположение, но подчеркиваю – лишь предположение, что это разновидность сонной болезни, трипаносомоз.
– Вот как? – название болезни явно произвело на суперинтенданта впечатление. – Поверьте мне, доктор, мы гордимся вами и вашими ребятами из Чрезвычайной спасательной службы, – он протянул руку, и Голдфингер пожал ее. – Желаю удачи, док. Теперь, если вы прикажете вашим людям пройти в вагоны, я отправлю вам состав как можно быстрее.
– Благодарю, суперинтендант. Мои коллеги и я не забудем оказанной вами помощи.
С коротким поклоном Голдфингер удалился. Его бригада двинулась следом.
– По вагонам!
Бонд оказался в пульмановском вагоне с Тилли Мастертон и кучей корейцев и немцев. Голдфингер был в голове вагона, мило беседуя со своими сатрапами. Мимо прошла мисс Пусси Галоре. Она проигнорировала Тилли Мастертон, но окинула Бонда своим обычным изучающим взглядом. Послышался шум закрывающихся дверей. Пусси Галоре остановилась, облокотилась на спинку сиденья впереди Бонда и посмотрела на него сверху вниз.
– Привет, Симпатяга. Давно не виделись. Похоже, дядюшка не очень-то отпускает тебя от своих штанов?
– Привет, Красотка, – ответил Бонд. – Эта одежда тебе к лицу. Я себя чувствую ослабевшим. Как насчет поухаживать за страждущим?
Фиалковые глаза внимательно изучали его.
– Знаете что, мистер Бонд? У меня такое ощущение, что в вас есть какая-то фальшь. У меня хорошо с интуицией, ясно? Что вы и эта вот кукла, – она мотнула головой назад, – делаете во всей этой каше?
– Работаем.
Поезд тронулся. Пусси Галоре выпрямилась.
– Может быть. Но если хоть что-то пойдет не так этом деле, могу поспорить на свою долю, что только Симпатяга будет знать, где собака зарыта. Понял меня?
Не дожидаясь ответа, она прошла дальше и присоединилась к совещанию старейшин.
Это была длинная, трудная ночь. Чтобы не возбудить подозрения проводников, приходилось соблюдать правила игры.
Непрерывные совещания должны были выглядеть как серьезные медицинские коллоквиумы, значит – не курить, не сквернословить, не харкать. Соперничество между бандами жестко контролировалось. Холодное превосходство мафии, в частности в отношении Джека Стрэпа и его веселых парней с Запада, могло вылиться в перестрелку, если бы главари не были постоянно начеку и не подавляли любые конфликты еще в зародыше. Все эти мелкие психологические факторы были учтены Голдфингером, и к ним были заранее готовы. Женщин из «Бетономешалок» аккуратно изолировали, спиртного не было, и главари постоянно занимали своих людей совещаниями, упражнениями на карте и длинными дискуссиями на тему об эвакуации добычи. Спорадически шпионили друг за другом и Голдфингера часто звали на роль третейского судьи, чтобы он определил, кому по какой дороге уходить к мексиканской границе, к пустыне или границе с Канадой. Для Бонда было открытием, что сотню самых отпетых головорезов Америки, да еще до предела взвинченных, можно заставить держаться так спокойно. Это было чудо, и чудо это совершил Голдфингер.
По мере того как поезд продвигался вперед по Пенсильвании, пассажиры впадали в беспокойный, тяжелый сон. Не спал лишь Голдфингер и На Все Руки. Они постоянно были настороже, и Бонду вскоре пришлось расстаться с мыслью о том, чтобы использовать один из спрятанных им ножей против На Все Руки и попробовать убежать, когда поезд замедлит ход.
Бонд обдумывал слова суперинтенданта, крутя их и так и эдак. Суперинтендант явно принял за чистую монету то, что в Форт-Ноксе ЧП. Были ли полученные им из Луисвилла новости правдой или частью гигантского плана, необходимого, чтобы загнать всех участников заговора в один мешок? Если это план, то насколько тщательно он разработан? Сможет ли кто-нибудь уйти? Не будет ли совершено какой-либо досадной оплошности, которая вовремя даст понять Голдфингеру, что что-то не так? Или если это правда, если яд подействовал, что остается делать Бонду?
Бонд принял решение. В неразберихе часа 'X' он подберется поближе к Голдфингеру и перережет ему глотку одним из своих ножей. Чего он этим достигнет, кроме того что удовлетворит свое чувство мести? Подчинятся ли все они кому-нибудь другому? Кто может быть достаточно силен и хладнокровен, чтобы руководить? Соло? Может быть. Операция тогда, возможно, будет успешной, бандиты уйдут с золотое, все, кроме людей Голдфингера, которые без него не будут знать, что делать. А что еще может Бонд сейчас предпринять, если шестьдесят тысяч человек уже мертвы? Мог ли он каким-либо образом предотвратить это? Был ли у него раньше шанс убить Голдфингера? Стоило ли попытаться устроить цирк на вокзале? Бонд уставился на свое отражение в окне, слушая звон колокольчиков и паровозный гудок, требующий для них свободного пути, и изматывая себя сомнениями, вопросами, угрызениями совести.
20. Самый богатый человек в истории
Красный рассвет медленно расцветал над бесконечной равниной черной травы, которая под лучами солнца постепенно превращалась в знаменитую голубую равнину Кентукки. В шесть часов поезд начал замедлять ход. Вскоре они проехали пригороды Луисвилла и остановились у практически безлюдного перрона.
Их встречала небольшая группа людей. Голдфингер, с черными кругами под глазами от бессонной ночи, подозвал одного из немцев, взял свой маленький чемоданчик и ступил на платформу. Прошло короткое серьезное совещание, говорил в основном суперинтендант Луисвилла, Голдфингер лишь изредка задавал вопросы и серьезно кивал, выслушивая ответы, после чего вернулся к поезду. Мистера Соло отправили выслушать его доклад. Тот встал в дверях вагона, и Бонд услышал скорбный голос Голдфингера:
– Боюсь, доктор, что оправдались наши худшие предположения. Я теперь пойду к локомотиву вот с этим (он поднял чемоданчик), и мы медленно двинемся в зараженный район. Скажите, пожалуйста, всем, чтобы они были готовы надеть маски. У меня маски для машиниста и кочегара. Все остальные железнодорожники сойдут с поезда здесь.
– Хорошо, профессор, – кивнул головой Соло и закрыло дверь. Голдфингер двинулся вперед по платформе со своим немцем-телохранителем и преисполненной уважения, пожимающей всем руки группкой.
После короткой паузы длинный состав тихо, почти благоговейно гуднул и двинулся прочь от станции, оставив на платформе группу официальных лиц, теперь пополнившуюся четырьмя сгорающими от стыда проводниками, поднявшими руки как бы в благословении.
Еще тридцать пять минут – полчаса езды! Медсестры принесли кофе и орешки, а тем, у кого сдавали нервы (Голдфингер предвидел все!), – декседрин. Медсестры были бледны и молчаливы. Никто не шутил, не острил, поезд был наполнен напряжением.
Через десять минут скорость резко упала и раздался скрежет тормозов. Кофе пролился. Поезд почти стал, затем дернулся и снова набрал скорость. Другой человек занял место покойного машиниста.
Спустя несколько минут по составу пронесся Стрэп.
– Осталось десять минут. Подъем, ребята! Командам А, В и С экипироваться. Все идет как надо. Спокойнее. Помните свои обязанности!
И он побежал дальше. Бонд услышал, как он повторяет указания в соседних купе.
Бонд повернулся к На Все Руки.
– Слушай, ты, обезьяна. Я иду в туалет, и, видимо, мисс Мастертон пойдет тоже.
Он повернулся к девушке.
