спокойным.
Антипа понял ее, и, несмотря на то что Иродиада приходилась Агриппе сестрой, он даже оправдывал ее жестокий умысел. Такие убийства были в порядке вещей, роковой неизбежностью для каждого царствующего дома. В роду Иродовом им уже потеряли счет.
Затем она поведала ему, как подкупала клиентов[12], вскрывала письма, расставляла у всех дверей соглядатаев и как ей удалось сманить доносчика Евтихия[13].
— Я ничего не жалела! Ради тебя разве не решилась я на большее? Я отреклась от своей дочери!
После развода Иродиада оставила ребенка в Риме, надеясь иметь детей от тетрарха. Она никогда не говорила об этом. И тетрарх задал себе вопрос: что означает такой прилив нежности?
Слуги быстро натянули велариум и принесли большие подушки. Иродиада бессильно опустилась на них и заплакала, повернувшись спиною к тетрарху. Затем она провела ладонью по векам. Она не хочет больше ни о чем думать! Она так счастлива! И стала вспоминать их былые беседы там, в атриуме[14], встречи в термах, прогулки по Священной улице и вечера в обширных виллах, под журчание водометов, среди арок из цветов, в окрестностях Рима. Она заглядывала ему в глаза, как когда-то, и, ласкаясь, приникла всем телом к его груди.
Но тетрарх оттолкнул ее. Любовь, которую она пыталась воскресить, была теперь так далека. Эта любовь явилась причиной всех его несчастий. Ведь уже скоро двенадцать лет, как длилась война. Она состарила тетрарха. Плечи его сутулились под темной тогой с фиолетовой каймой, в бороде мелькала седина; солнце, проникая сквозь ткань велариума, заливало ярким светом его нахмуренное чело. У Иродиады на лбу также появились складки, и супруги враждебно и угрюмо смотрели друг на друга.
На горных дорогах становилось оживленней. Пастухи погоняли стрекалом волов, конюхи вели лошадей, дети тянули за собою ослов. Те, что спускались с высот по ту сторону Махэруза, исчезали позади дворца, другие взбирались но откосу и, добравшись до города, выгружали свою поклажу во дворах. Это были поставщики тетрарха, а также слуги приглашенных на пир, посланные вперед.
Но вот на противоположном конце террасы, с левой стороны, появился ессей — в белом одеянии[15], босой, бесстрастный с виду. Маннэи устремился к нему навстречу, подняв тесак.
— Убей его! — крикнула Иродиада.
— Подожди! — проговорил тетрарх. Маннэи остановился; тот — также. Потом они удалились в разные стороны, но не теряя Друг Друга из виду.
— Я его знаю, — сказала Иродиада. — Его зовут Фануил. Он пытается увидеться с Иокананом, коль скоро ты безрассудно оставляешь его в живых!
Антипа стал утверждать, что Иоканан может оказать им услугу. Его нападки на Иерусалим привлекают на их сторону остальных иудеев.
— Нет! — возразила она. — Иудеи покоряются любому властителю и неспособны создать себе отчизну! Ну, а того, кто смущает народ, поддерживая в нем надежды, сохранившиеся со времен Неемии[16], осмотрительнее всего — устранить.
По мнению тетрарха, это было не к спеху. Бояться Иоканана? Пустое! Он притворно засмеялся.
— Замолчи!
И она вновь рассказала, какое пришлось ей однажды испытать унижение, когда она направлялась в Галаад[17] для сбора бальзама.
— Какие-то нагие люди на берегу реки надевали одежды, а рядом на пригорке стоял человек и держал к ним речь. Он был опоясан верблюжьей шкурой, голова его похожа была на голову льва. Завидев меня, он стал изрыгать на меня все проклятия пророков. Глаза его метали молнии, он рычал и вздымал руки, точно призывая громы небесные. Бежать было немыслимо! Колесница моя увязла в песке по самые ступицы, и я медленно удалялась, покрывшись плащом и леденея от оскорблений, которые падали, как ливень…
Иоканан мешал ей жить. Когда его схватили и связали веревками, воинам было приказано заколоть его, если он будет сопротивляться; но он выказал смирение. В темницу к нему напустили змей — они околели.
Иродиаду раздражала тщетность всех ее козней. И чем вызвана его вражда? Что руководит им? Его речи, обращенные к толпе, распространялись по всей стране, передавались из уст в уста; Иродиада слышала их всюду, ими полон был воздух. Она бы не дрогнула перед легионами. Но эта сила, более губительная, чем лезвие меча, и неуловимая, приводила ее в изумление. И она металась по террасе, побледнев от гнева, не в силах высказать то, что ее душило.
Она думала и о том, как бы тетрарх, уступая молве, не вздумал развестись с нею. Тогда все погибнет! С малых лет лелеяла она мечту о великом царстве. Чтобы осуществить ее, она покинула своего первого мужа и сочеталась с этим человеком, который, как ей казалось, обманул ее.
— Хорошую я нашла опору, вступив в твою семью!
— Моя семья не хуже твоей! — только и ответил тетрарх.
Кровь прадедов, первосвященников и царей, так и закипела в жилах Иродиады.
— Да ведь твой дед подметал храм в Аскалоне![18] Другие родичи твои были пастухами, разбойниками, водителями караванов — сброд, плативший дань Иудее со времен царя Давида! Мои предки всегда побивали твоих! Первый из Маккавеев [19] выгнал вас из Хеврона, Гиркан заставил сделать обрезание![20] И, преисполненная презрения патрицианки к плебею, ненависти рода Иакова к роду Эдома[21], она стала укорять его в равнодушии к оскорблениям, в уступчивости предателям фарисеям, в трусости перед народом, который ее проклинал.
— Ты не лучше их, признайся! И жалеешь, что бросил девку-аравитянку, которая пляшет вокруг камней. Возвращайся к ней! Ступай и живи с нею в ее холщовом жилище! Жри ее хлеб, выпеченный в золе! Глотай кислое молоко от ее овец! Целуй ее синие щеки! А меня забудь!
Тетрарх более не слушал ее. Он устремил взор на плоскую кровлю одного из домов. Там он увидел юную девушку; рядом с нею старуха прислужница держала зонт с камышовой рукоятью, длинной, как удилище рыбака. На ковре стоял раскрытый дорожный короб; через края его свешивались в беспорядке пояса, покрывала, золотые подвески. Девушка время от времени нагибалась, перебирала вещи и встряхивала их. Она была одета, по обычаю римлянок, в волнистую тунику и в пеплум[22] с изумрудными застежками; голубые ремешки стягивали ее волосы, видимо слишком тяжелые, потому что девушка то и дело поправляла их рукою. Тень от зонта падала на нее, иногда скрывая наполовину. Раза два-три перед Антипой мелькнули ее нежная шея, уголок глаза, краешек маленького рта, и он видел весь ее стан, от бедер до затылка, когда она наклонялась и выпрямлялась. Он подстерегал это движение, дыхание его учащалось, в глазах зажигались огоньки. Иродиада наблюдала за ним.
— Кто это? — спросил тетрарх.
Она ответила, что не знает, и удалилась, неожиданно притихнув.
Тетрарха ожидали под портиками галилеяне — старший писец, главный смотритель пастбищ, управитель солеварен и еврей из Вавилона, начальник его конницы. Все приветствовали его восклицаниями. Затем он удалился во внутренние покои.
На повороте одного из переходов перед ним предстал Фануил.
— Ты опять здесь? И конечно, явился из-за Иоканана?
— И к тебе. Я должен сообщить важную весть. Не отставая от Антипы, он проник следом за ним в темный покой.
Свет падал через решетчатое отверстие, расстилаясь вдоль карниза. Стены были выкрашены гранатовой, почти черной краской. В глубине возвышалось эбеновое ложе с ремнями из бычьей кожи. Золотой щит сиял над ним, как солнце.
Антипа прошел через всю опочивальню и лег на ложе. Фануил, стоя перед ним, поднял руку и вдохновенно произнес:
— Всевышний время от времени ниспосылает на землю одно из чад своих. Иоканан — его чадо. Если ты будешь угнетать его, тебя постигнет кара.
— Это он преследует меня! — воскликнул Антипа. — Он потребовал от меня невыполнимого. С тех пор
