схваткой, светящийся радостью победы, вбежал в грот и остановился у входа. Лира сидела, обнявшись с Глэем. Увидев их, он, было подумал грешным делом, но тут же осек себя. Это, наверное, чтобы ей не было страшно. И еще подумал, что сейчас или никогда. И радостно воскликнул обращенным к нему с вопросом лицам:
- Мы победили! - и, уже только для Лиры, добавил, - ты свободна...
Глэй вскочил, шумно поздравил Ланса и вышел.
Ланс шагнул к Лире и опустил голову, не находя слов:
- Ты свободна теперь... и можешь идти куда захочешь, - и добавил вполголоса, - может, со мной.
'Сейчас, или никогда': вновь строго повторил он себе и, уже уверенней, сказал:
- Я давно хотел сказать тебе, - вновь опустил глаза, поднял их, - Я люблю тебя, всем сердцем.
Подошел к ней, выпустил меч из руки, встал на одно колено, взял ее ладонь в свою и поцеловал:
- Будь моей женой!
Сейчас он вспоминал это, и по его лицу гуляли морщины. Как же он был глуп. Как это все было не так...
На самом деле все это было не так.
Она мягко высвободилась и села на камень, опустив голову на руки:
- Я... не могу... - у нее так же не было слов, глаза заблестели влагой.
И тут Ланс все понял. Все сразу стало ясно. Впервые он увидел, кто стоит рядом с Лирой. Ну, что же, он завоевал для них счастье.
Не поднимая головы, спросил уже без всякой надежды:
- Глэй?
Она не ответила, но молчание было тяжелее всякого ответа.
Он сокрушенно поднялся и в решительной боли рванулся к выходу. Но остановился, бессознательно что-то ища. Подобрал меч. Она взглянула на клинок, еще покрытый не остывшей кровью.
- Нет! - бросилась она к ногам.
Он остановился, посмотрел, ничего не понимая, на нее, на меч, и усмехнулся:
- Что ты, теперь это вся моя жизнь, - он обтер клинок какой-то тряпкой с пола и вложил в ножны.
Уже совсем без прежней решительности.
Не зная как вот так просто уходить, словно надеясь на что-то, шагнул к выходу. Обернулся:
- Я желаю вам счастья... - голос был тих и мягок, - Если бы ты знала, как я желаю вам счастья.
Он уже почти вышел, но вновь обернулся:
- Если что - я помню вас. Буду рад. Не забывайте.
И вышел.
Яркое солнце резануло глаза. Острые обломки скал громоздились под ногами. Все же странные это были горы.
Глэй был неподалеку. Подошел.
Ланс положил руки ему на плечи:
- Иди... она ждет тебя.
Опустил руку, не зная что еще сказать. Что-то сказать было надо.
- Береги ее...
Еще раз взглянул, легко толкнул в плечо и пошел прочь, перепрыгивая с камня на камень.
Взобравшись на откос, и увидев войско, ставшее ему теперь дружиной, чистившееся после битвы, еще раз уверился, что теперь это вся его жизнь.
- Ну, что, ребята, айда пропивать поместье барона! - весело крикнул он, спускаясь по откосу.
Теперь-то он знал, что любви не бывает. Не бывает вечной, большой любви. Бывает обман. Чаще - самообман. Но, может быть, тогда ему самому именно это было нужно?
А память услужливо продолжала вытаскивать из небытия картинки.
И потянулись бесконечные дни, дороги. Сколько их было? Сколько раз их нанимали? Сколько раз он начинал все снова, набирая новый отряд? Сколько ему лет? Он не знал. Говорили, что его виски уже тронуты сединой, но он не знал. Никогда не интересовался.
От большей части жизни остались эпизоды, отрывки. И он видел в них себя уже со стороны.
Вот взятие города. Толпы осаждающих рвутся к стенам. К воротам подкатили таран. Самые сильные воины огромного роста раскачивают его, скрытые крышей, обложенной мокрыми шкурами, стараясь разбить ворота.
Кругом шум и гам, звон мечей, треск, стоны умирающих.
- Вылторп! Твою ж так налево... да не ты налево, идиот! молодой еще человек, во главе своего отряда устремляется к стенам.
Его люди действуют, пожалуй, наиболее слаженно, чем все остальное войско. Неся вместе со своим отделением лестницу, он звучно командует:
- Брекснер! К третьему зубцу!..
- ... вашу так! Правее заносите!
- За мной, ребята! Шустрей!
И вот он уже на вершине стены. Умело орудуя мечом, отбрасывает сразу троих защитников, и его воины ловко и неотвратимо перелезают через стену.
Под напором одной из частей его отряда рушится объятая пламенем башня. А сам он с горсткой своих воинов, спрыгивает с внутренней стороны стены, пробивается к воротам. Тонкое древко стрелы вдруг пронзает левое плечо. Над сердцем. Но он уже уперся в тяжелый засов. Еще пара стрел белыми оперениями расцветают на нем, но засов уже скинут, створки распахиваются, и лавина победителей врывается в ворота...
Битва. Огромное поле, сплошь покрытое людской массой. Вот конница устремляется в атаку, опрокидывает правый фланг, вонзается в тыл центра. Огромная людская масса тяжело дрогнула, подалась. Сейчас люди не выдержат, побегут от всадников, неумолимо настигающих все и вся. Но, словно из-под земли, позади конницы возникает новый отряд, ведомый могучим воином.
Неожидан и сокрушителен удар этих людей. Они не были закованы в сталь. Лишь средней силы доспех скрывал их тела. Но словно нож в масло они вонзаются во вражескую конницу. Бежит она. И преследуют ее эти воины.
И сам центр уже подался вперед, еще мгновение, и битва будет выиграна, но враг вводит последний свой резерв - отряд тяжелых латников перекрывает путь наемникам.
И вновь демонстрируют они необычайное умение. Словно единый организм, смыкают ряды. И страшен их натиск. Но страшнее всего врагу встретиться с командиром, что словно буйный вихрь на ржаном поле.
- В клин! - командует он густым, чуть хриплым голосом, но гремящем, как трубы смертного призыва.
И выстраивают его воины клин, смыкаясь плечом к плечу, не давая врагу окружить командира, что бьется на острие строя, стремясь к самому сердцу врага.
- Поддай, ребятки! - ревет он, - Шустрее.
И вертясь волчком щедро рассыпая могучие удары, которых не выдерживал ни один доспех, рвется в самый тыл вражеского строя. Еще один дружный рывок, и строй врага прорван, а наемники уже широко разворачиваются позади рядов центра противника...
Не битва это - эпическая поэма...
Другая битва. Такое же поле, но наполненное торжествующим криком одних, и паническими воплями других. Люди бегут от людей. Падают, под ударами. Земля густо напитана кровью.
Но среди паникующей лавины, несокрушимой скалой стоит отряд наемников. Здесь нет криков. Но бегущие, пусть и немногие, останавливаются, вставая в общий строй, повинуясь молчаливым командам взмахами меча командира наемников.
Сам этот крепкий человек стоит на переднем краю отряда. Сомкнув людей в кольцо, пытается вывести тех, кто уцелел. В его движениях нет ни бьющей через край мощи, ни удали. Но каждый удар, порой даже не заметный глазу, достигает цели. И его молчание пугало врагов надежней леденящего кровь клича...
Порой ему казалось что идет он не по одному миру, а по многим. Сколь часто было, что без особо
