недоглядели: какой-то твёрдый предмет прощупывался в верхнем кармане, где обычно держат очки. Лопатин вынул его — карточка из твёрдого пластика, перфорированная. '
Это оказался ключ к номеру в отеле — не старомодный ключ, а нового, компьютерного типа. Ради безопасности на карточке не было номера комнаты — это делалось с целью охраны от воров, — но имелся фирменный знак отеля «Националь».
— Где у вас телефон? — спросил Лопатин.
Если бы дело не происходило в августе, то Бенни Свенсон, управляющий «Националом», находился бы в это время дома. Но туристов приезжало много, а двое сотрудников слегли с летней простудой. Поздно вечером Свенсон всё ещё работал у себя в кабинете, когда позвонили с коммутатора отеля.
— Звонят из милиции, мистер Свенсон.
Он нажал на кнопку «связь», и его соединили с Лопатиным.
— Да?
— Это управляющий?
— Да. Свенсон слушает. Кто это?
— Инспектор Лопатин, отдел убийств, МУР.
У Свенсона сжалось сердце. Этот человек сказал «убийств».
— У вас остановился английский турист?
— Конечно. Несколько. По крайней мере дюжина. А в чём дело?
— Вы узнаете человека по такому описанию? Рост метр семьдесят, короткие рыжеватые волосы, рыжеватая борода, тёмно-синий двубортный пиджак, галстук с яркими полосками.
Свенсон закрыл глаза и проглотил подступивший к горлу комок. О Господи, это мог быть только мистер Джефферсон. Журналист прошёл мимо него в холле в этот самый вечер. Джефферсон ожидал машину.
— Почему вы спрашиваете?
— Его ограбили. Он находится в Боткинской больнице. Вы знаете, где это? Около ипподрома.
— Да, конечно. Но вы сказали — убийство.
— Боюсь, он мёртв. Его бумажник и документы, по-видимому, украли, но оставили пластиковый ключ с вашим логотипом.
— Подождите, инспектор. Я сейчас.
Несколько минут охваченный ужасом Бенни Свенсон неподвижно сидел за своим столом. За двадцать лет работы в гостиничном бизнесе он ни разу не слышал, чтобы гостя убили.
Его единственной страстью, которой он предавался в свободное время, была игра в бридж, и он вспомнил, что его партнёром обычно бывал один из сотрудников британского посольства. Найдя в своей записной книжке номер домашнего телефона этого дипломата, Свенсон позвонил ему. Было без десяти двенадцать, и приятель уже спал, но сон быстро слетел с него, когда он услышал о случившемся.
— Боже мой, Бенни, тот журналист? Пишет для «Телеграф»? Не знал, что он здесь. Но всё равно спасибо.
Поднимется страшный шум, подумал дипломат, положив трубку. Британскими гражданами, живыми или мёртвыми, попавшими в беду в чужих землях, конечно, занимается консульский отдел, но он должен сообщить кому-нибудь ещё до наступления утра. Он позвонил Джоку Макдоналду.
Прошло десять месяцев после возвращения Валерия Круглова домой. Всегда существует риск, что агент, завербованный за границей, вернувшись домой, может передумать, не выйти на связь и уничтожить все коды, чернила и бумаги, которые ему дали.
Завербовавшая его служба ничего не может сделать в таком случае, кроме как разоблачить этого человека, но это бессмысленно и жестоко и не принесёт никакой пользы. Чтобы работать против тирании, находясь внутри страны, требуются выдержка и мужество, и некоторые люди не обладают ими.
Как и все в Лэнгли, Монк никогда не сравнивал тех, кто работал против Московского режима, с предателем-американцем. Последний предавал весь американский народ и его демократически избранное правительство. И всё же если он попадётся, то с ним будут обращаться по-человечески: его ждёт справедливый суд и он получит самого лучшего адвоката, какого только сможет нанять.
А русский работает против жестокого деспотизма, отражающего интересы не более десяти процентов населения и держащего остальные девяносто в порабощении. Если его поймают, то будут зверски бить, а потом расстреляют без суда или сошлют в лагеря.
Но Круглов сдержал слово. Три раза он передавал через тайники интересные и связанные с высокой политикой документы из Министерства иностранных дел. Соответственным образом обработанные, чтобы нельзя было проследить источник, они давали возможность государственному департаменту знать позицию Советов ещё до того, как сесть за стол переговоров. В период 1987 — 1988 годов восточноевропейские сателлиты готовились к открытому бунту — Польша уже была потеряна. Румынию, Венгрию и Чехословакию охватывали волнения, — и знать, как собирается действовать в этой ситуации Москва, являлось насущной необходимостью. Знать, насколько слабой и деморализованной осознавала себя Москва, было очень важно. Круглов дал эти сведения.
Но в мае агент «Делфи» сообщил, что ему нужна встреча. У него есть нечто важное, и он хотел бы встретиться со своим другом Джейсоном. Гарри Гонт вышел из себя.
— Достаточно Ялты! Мы здесь ночей не спали! Тебе сошло с рук. А могла быть и ловушка. Может быть и на этот раз. Хорошо, коды показывают, что он в порядке. Но его могли и поймать. Он мог бы многое рассказать. И ты сам знаешь слишком много.
— Гарри, тысячи американских туристов ежедневно посещают Москву. Теперь не старые времена. КГБ не может следить за каждым. Если «крыша» надёжна, то это просто один человек из сотни тысяч. Да ещё надо, чтобы взяли с поличным. Будут они пытать гражданина Соединённых Штатов? В наше время? «Крыша» будет надёжной. Я осторожен. Говорю по-русски, но притворяюсь, что не знаю русского. Я всего лишь безобидный американский кретин с путеводителем. Поверьте мне.
Америка обладает огромной сетью организаций и культурных фондов, интересующихся искусством во всех его видах и разновидностях. Один из таких фондов занимался подготовкой студенческих групп к поездкам в Москву с целью посещения различных музеев, в том числе и знаменитого Музея искусства народов Востока на улице Обуха. Монк записался в группу старшекурсников.
Когда студенты в середине июня прилетели в аэропорт в Москве, биография и документы доктора Филипа Питерса были не только в полном порядке — они были настоящими. Круглова предупредили.
Неизбежный гид из «Интуриста» встретил их и разместил в ужасном отеле «Россия», таком же примерно по величине, как тюрьма «Алкатрац», но без удобств. На третий день они отправились в музей. Монк ещё дома подробно изучил его. Между витринами с экспонатами оставалось большое открытое пространство, где, как он был уверен, он сможет обнаружить слежку, если она установлена за Кругловым.
Монк увидел его минут через двадцать. Он послушно шёл за гидом, а Круглов следовал за ним в отдалении. Хвоста не было. Уверенный в этом. Монк направился в кафетерий.
Как и в большинстве московских музеев, в Музее искусства народов Востока есть большое кафе, а при кафе — туалеты. Кофе они пили за разными столиками, но Монк перехватил взгляд Круглова. Если бы тот побывал в КГБ и подвергся пыткам, это отразилось бы в его взгляде. Страх. Отчаяние. Предупреждение. Глаза Круглова щурились от радости. Или Монк видел перед собой величайшего в мире двойного агента, или Круглов был чист. Монк поднялся и направился в туалет. Круглов пошёл за ним. Они подождали, пока последний посетитель вымоет руки и уйдёт, и тогда обнялись.
— Как вы, друг мой?
— Хорошо. У меня теперь своя квартира. Так чудесно иметь личную жизнь. Дети могут навещать меня, и я могу оставить их ночевать.
— Ни у кого нет подозрений? Я имею в виду деньги?
— Нет, я пробыл за границей слишком долго. Сейчас каждый хватает сколько может. Все старшие дипломаты привозят много вещей из-за границы. Я был слишком наивен.
— Значит, положение действительно меняется, и мы помогаем этому, — заметил Монк. — Скоро с диктатурой будет покончено и вы заживёте свободной жизнью. Теперь уже недолго ждать.
Вошли несколько школьников, шумно сделали «по-маленькому» и вышли. Пока они не ушли, мужчины
