— Извини… Это уж, конечно, не входит в мои функции. Так, может, ты сам, Вадим Сергеевич… того… нажмешь?
— Как вы сразу оглушили… — Чураков встал на ноги и засунул руки в карманы комбинезона. — Снова вниз. Да-а-а… Ловко же вы! Ох, как ловко!
Он глядел на пульт и уже слышал гул заработавшего двигателя, видел ожившие нити приборов, радостное перемигивание сигнальных лампочек.
Страшновато, конечно. Ведь одно дело — ждать прихода смерти, которая еще неизвестно когда пожалует, и другое дело — идти ей навстречу.
Андрей повел плечами — сила в плечах у него была недюжинная. Навстречу гибели… с боями! Это будет настоящая драка.
— Вадим, — сказал механик, — давай, а?
Вадим побледнел и отрицательно покачал головой.
— Я не могу, — сказал он. — Вы правы: так нужно. Но, честное слово, я не могу.
Тогда Николай Николаевич встал и кивком головы указал Чуракову на место водителя. Андрей медленно приблизился к креслу. Он все глядел на Вадима, а Вадим, не отрываясь, следил за каждым движением товарища.
Андрей сел. Впервые ощутил он в себе такую внутреннюю силу, которой было тесно в груди. Сейчас он поведет подземоход, но не просто поведет, а начнет настоящее сражение с природой.
Дектярев обнял за плечи Павла.
— Извини, Павлуша, — сказал он, — мы ведь еще не спросили твоего согласия.
Скорюпин застенчиво улыбнулся, посмотрел себе в ноги.
— Если так нужно, — тихо сказал он, — я, конечно, буду с вами.
— Старт!
Команда из уст геолога прозвучала сухо, как выстрел. Глаза его были жесткими, холодными и неумолимыми.
Механик нажал кнопку. Высоко над головой зарокотал двигатель, и совсем близко, под ногами взвыл термоядерный бур.
8
Рейс протекал спокойно, гораздо спокойнее, чем в первые часы после старта. Но с каким напряжением и с какой настороженностью приходилось теперь вглядываться в приборы! Не таит ли глубина новые неожиданные опасности, борьба с которыми окажется не под силу экипажу «ПВ-313»?
На экранах локатора как будто сгущались сумерки. Темно-синее поле подергивалось фиолетовыми тенями.
Прошли шестьсот километров, шестьсот пятьдесят, семьсот. Давление перевалило за четырнадцать миллионов атмосфер. Зато температура оставалась почти неизменной.
Биронт спешил, очень спешил, и эта спешка нервировала его. Прежде он решительно восставал против торопливости, ибо считал ее неизбежной причиной ошибок и ложных выводов. Но сейчас его подстегивало непрерывно растущее обилие объектов наблюдения: излучение, превращение атомных частиц, деформация электронных оболочек, соотношение температур и давлений.
Мощность излучения достигла такой величины, что атомист поминутно косился на дозиметры: не проникнет ли радиация сквозь защитные прослойки корпуса? Пока все обстояло благополучно, оболочка надежно прикрывала экипаж от губительного лучевого воздействия. К тому же излучение несколько ослаблялось взаимодействием с магнитоплазменным полем.
Жизнь в корабле приобрела новую, более суровую размеренность. Люди работали, двигались, ни на минуту не забывая о том, что идут навстречу грозной неизвестности. Спали, чутко прислушиваясь. Ели, едва ощущая вкус пищи. Но теперь у них была большая цель и было ощущение движения. Даже мысли об опасности как-то притупились и не наводили прежней тоски. Работу двигателя чувствовали, как биение собственного сердца. Каждый из пятерых слился с подземоходом, принимая на свои плечи давление недр, поеживаясь от прикосновения раскаленного вещества к обшивке корпуса.
К чему только не привыкает человек!
Когда минуло еще четверо долгих суток, а с подземоходом ничего не случилось, стали приходить в себя, спокойнее смотреть в будущее. Только взглянув на глубиномер, тайком друг от друга вздыхали. Корабль все дальше уносил их от семей, от дома, от бурлящей жизни земли. Томительно ныло в груди. Воображение уже не справлялось с тем неизмеримым массивом огненного вещества, которое распростерлось над подземоходом.
Дектярев желал только одного: услышать, что посланные наверх сообщения приняты. Скорюпин не отходил от приемо-передаточной аппаратуры. Но в репродукторе включенного приемника слышен был лишь монотонный шелест. Как Паша ни вслушивался, ему не удавалось различить в нем даже далекого отзвука человеческого голоса.
Лучше всех чувствовал себя Андрей. Он ожил, все время был занят чем-то — проверял автоматику, сверял показания приборов с расчетами. Часто ему хотелось обнаружить серьезную неполадку, такую, для устранения которой потребовались бы все его силы.
Утомившись, Андрей спускался в кабину ученых, садился на пол неподалеку от кресла Дектярева и вслушивался в его разговор с атомистом. За несколько минувших суток он узнал о строении земли и о строении атома больше, чем за все время учения в институте.
Для молодого механика явились откровением такие давно известные науке истины, как возможность превращения протона в нейтрон и наоборот. С искренним недоумением узнал он от Валентина Макаровича о том, что ни электронов, ни позитронов, ни мезонов в ядре не существует и что при разрушении ядра они, так сказать, образуются на лету.
— Из чего?
— Из того, что в учебниках принято называть энергией распада.
Но самым захватывающим из всего слышанного была теория переохлаждения и теория существования антивещества, то есть вещества с отрицательно заряженными ядрами и положительно заряженными электронами.
— Неужели и вы считаете, что такое вещество возможно в природе? — спросил Андрей атомиста, вспомнив о бесконечных диспутах ученых на эту тему.
— Скоро мы получим его в лабораториях, — с уверенностью ответил Биронт. — А пока его более чем достаточно во всех уголках вселенной; может быть, даже под нашими ногами, — после минутного раздумья добавлял он.
— С нами произойдет аннигиляция [1]?
— Но это процесс быстрый. Мгновенный…
— И, значит, безболезненный, — подсказывал Дектярев.
Николай Николаевич в присутствии Чуракова принимался мечтать о том времени, когда к центру земли двинутся сразу сотни подземоходов. Одновременный замер позволит тогда точно выяснить направление и силу вертикальных течений в базальте. Люди до конца раскроют тайну строения земного шара, а это поможет и в решении проблемы происхождения солнечной системы. Ох, сколько еще предстоит работы!
— На мою долю в этом рейсе выпала лишь крошечная частица всех нерешенных проблем, — признался Дектярев. — Разве под силу нам вдвоем с Валентином Макаровичем охватить взглядом такую массу явлений?
— Немыслимо! Абсолютно немыслимо! — согласился Биронт.
Механик подавил вздох разочарования. Стоит ли ради крупицы открытия жертвовать жизнью? Но присмотрелся к геологу, поглядел на сосредоточенного атомиста и понял: стоит!
Кончалась четвертая неделя пути. Четвертая неделя! А ведь испытание подземохода планировалось всего на двое суток.
