— Тает!
Возглас Скорюпина заставил вздрогнуть Николая Николаевича. Он пригнулся ближе к налету инея.
— Тает? — голос Паши дрожал от нетерпения.
Нет, полоска оставалась без видимых изменений. Зрение просто обмануло связиста. Нужно ждать. Но сколько? Достаточно взглянуть на заострившийся нос Скорюпина, серое его лицо, чтобы увидеть, что юноша крепится из последних сил. Дектярев тоже готов поддаться отчаянию, с каждой минутой слабеет его воля. На его глазах люди гибнут один за другим, и это страшнее, чем любые физические страдания.
Измученные, ослабевшие до последней степени, они заснули. А проснувшись, не увидели снежного ободка. Вместо него по крышке расходилась круглая лужица воды. Тусклый блеск влаги ослепил Дектярева. Ни у него, ни у Павла не хватило сил закричать от радости.
— Спасены? — неверным голосом проговорил Николай Николаевич. — А, Паша? Спасены же!
— Открывайте, — шепнул Павел.
— Открывать?
— Там вода.
— Постой!
Геолог медлил. Теперь, когда жизнь снова улыбнулась им, не стоило рисковать напрасно. Достаточно ли потеплело внизу? Лучше еще чуточку потомиться в ожидании.
Однако намеренно оттягивать время было уже не под силу и самому Николаю Николаевичу. Он открыл люк.
Из складского отсека пахнуло морозным воздухом, но Дектярев сразу почувствовал, что этот холод не несет смертельной опасности.
Николай Николаевич первым спустился по лесенке. Но как он ни страдал от жажды, прежде всего заспешил к люку в агрегатную. Ноги плохо слушались его. Голова кружилась, неудержимо хотелось броситься прямо на пол, вытянуться во весь рост, разбросать руки и ноги и насладиться отвоеванным простором.
…Андрей лежал лицом вниз на груде матрацев и одеял, которые послужили ему защитной одеждой. Вокруг него валялись крышки от раскрытых реле-автоматов.
— Андрюша! Андрей, дорогой ты мой, очнись!
Дегтяреву с трудом удалось втиснуться в низкое помещение агрегатной, занятой неподвижным телом Андрея. В порыве благодарности он схватил механика за плечи и повернул лицом к себе. С губ его сорвался хриплый испуганный возглас: лицо Андрея словно обварили крутым кипятком. Кожа на лбу и на щеках собралась мертвыми водянистыми складками, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Из-под закрытых век сочилась сукровица.
— Андрюша… Андрюша… — зашептал Дектярев, задыхаясь от горя, — как же это получилось?
Он засуетился вокруг механика, не зная, что предпринять и чем помочь ему. Потом сообразил: вода! Только вода приведет Андрея в чувство.
В бочке синтезатора оказался лед. Скорюпин, вооружившись отверткой (другого инструмента поблизости не оказалось), долбил его с остервенением и жадно глотал отскакивавшие кусочки. При виде такой массы воды у Николая Николаевича сделались судороги в пищеводе.
— Подожди-ка. С Андреем беда.
С кусочками льда он возвратился в агрегатную. От тепла ладони лед медленно обращался в воду, а Николай Николаевич капал ее на обезображенные ожогом губы Андрея.
Механик застонал, медленно разомкнул веки. На Дектярева глянули мутные кровоточащие комочки — то, что некогда было глазами.
— Андрюша, это я. Слышишь меня, Андрей?
— Николай Николаевич… Значит, все в порядке?
— Все в порядке, черт побери, все в порядке. Выбрались-таки на волю. Теперь победа за нами.
— Хорошо.
Механик забился в приступе сухого лающего кашля, и в уголках его рта показалась кровь.
— Обожгло меня… И внутри все обожгло… Так больно… Но что я хочу сказать вам… Сказать…
— Потом, Андрюша, потом. Ты вот пей сначала.
Андрей, хрипя и задыхаясь, торопливо слизывал с губ капли влаги, которые падали из сложенной лодочкой ладони Николая Николаевича.
— Когда уж потом… — заговорил он снова. — Крышка мне, Николай Николаевич.
— Не чуди!
— Да вы не думайте, я не боюсь. Мне за Вадима обидно… Я вот боялся, что не успею… — новый приступ кашля опрокинул его на груду одеял и матрацев.
Кусочки льда растаяли, Дектярев отправился за новой порцией. Скорюпина он нашел спящим прямо на полу около синтезатора. Едва утолив жажду, Павел не нашел в себе сил добраться до кабины отдыха.
Андрей поминутно терял сознание. Приходя в себя, говорил короткими торопливыми фразами:
— Я бы быстрее… справился. Глаза прихватило. По дороге понял, что нужно… делать. Как открытие… получилось. Руки не слушались.
В груди у механика булькало, он скрипел зубами от боли. Его обваренное тело оставалось неподвижным, почти мертвым.
— Вы… один, Николай Николаевич?
— Один, Андрюша. Павел спит как убитый. Даже напиться досыта не успел. Позвать его?
— Нет, нет, не нужно! Я вам одному… Хотел бросить подземоходы. С вами побыл… с Валентином Макаровичем. Я бы теперь… на всю жизнь… механиком.
Оправившись от нового затяжного приступа кашля, он помолчал, собираясь с силами.
— В кармане… достаньте… — попросил Андрей.
Дектярев одеревеневшими пальцами расстегнул карман его комбинезона. В руке его оказалась фотография девушки. Он не сразу признал в ней жену Суркова. Девушка была совсем юной, лет семнадцати, в скромном сереньком платьице.
— Что с нею делать, Андрюша?
— Вы не подумайте… плохого… Николай Николаевич. Фотографию… я… на заводе… случайно… Вы отдайте… ей. А Вадим… Вы не рассказывайте… о… Вадиме. Работайте! Рабо… тайте! Теперь… до самой поверхности. А если…
Андрей умер, не закончив фразы. Николай Николаевич остался сидеть в низком помещении агрегатной, обхватив колени руками. Ему было в такой позе гораздо неудобнее, чем в колодце, но он ничего не замечал теперь. Он забыл о мучавшей его жажде, перестал чувствовать нестерпимую ломоту во всем теле. Лицо его окаменело в суровом, почти хищном выражении. В сердце Николая Николаевича погасли последние искры страха. Смерть механика ожесточила его. Что его теперь сможет остановить, ослабить волю?
Так начались семидесятые сутки пути.
21
Их осталось двое, и подземоход показался им огромным и пустым. Четыре кабины, как этажи покинутого жильцами здания, давили своим безмолвием.
Дектярев и Скорюпин не расставались ни на минуту. Они вместе поднимались к передатчику, вместе спускались к рабочему пульту.
Глубина — четыре тысячи километров. Позади граница четвертой геосферы. Подземоход вторгся в ядро земли. Медленно снижается температура за стенами корабля. Термоизмерители показывают две тысячи семьсот два градуса. Зато стремительно возрастает интенсивность излучения Биронта. Приборы сигнализируют о продолжающемся переохлаждении вещества.
