– Не думаю, что я прибег именно к этим словам, однако – да, помню и это.
– Ну так вот, каждую ночь я перебираю то, что считаю пятью поворотными моментами моей истории, пытаясь удостовериться, что вижу их ясно. И ничего не понимаю.
– Расскажи мне об этих поворотных моментах.
– Они очевидны. Во-первых, я по неведению согласился доставить письмо, данное мне курьером ИРА. Во-вторых, меня арестовали за хранение наркотиков, которые мне кто-то подсунул. В-третьих, из-за письма, все еще находившегося при мне, меня забрали из полицейского участка и отвезли в некое место, бывшее, как я полагаю, конспиративной квартирой британской разведки, там меня допросили. В-четвертых, под конец допроса мне сказали, что я поеду домой. В-пятых, меня жестоко избили и привезли сюда, здесь я с тех пор и остаюсь. Вряд ли я ошибаюсь, считая эти факты существенными, так?
– Как скажешь.
– Что значит «как скажешь»? Я многие годы бьюсь головой об их стену.
– Из чего, вероятно, следует, – мягко произнес Бэйб, – что они для тебя бесполезны. Быть может, ты все еще подходишь к делу не с той стороны.
Правильный путь не должен неизменно приводить нас к неколебимой стене фактов, он должен раскрывать рисунок событий. Рисунок, который поддается расшифровке. А нумеруя факты – первый, второй, третий и так далее, – ты неявно подразумеваешь наличие между ними причинно-следственных связей, и это заслоняет от тебя сам рисунок.
– Да нет же никакого рисунка! Об этом я и толкую.
– Не спрашивай себя, почему это с тобой случилось. Спроси, почему это случилось с тобой.
– А это еще что такое?
– Ну, например, враги у тебя были? Ты ни разу не упоминал о такой возможности.
– Никогда, ни единого! – с горячностью отозвался Нед. – Я был самым популярным мальчиком в школе. Я должен был вот-вот стать ее старшиной. Я возглавлял крикетную команду. Я был влюблен. Собирался в Оксфорд. Как мог кто-то ненавидеть меня?
Бэйб рассмеялся.
– Что тут смешного?
– Прости, Сейчас попробую объяснить. Ты только что нарисовал портрет человека, у которого имелось достаточно причин, чтобы чувствовать себя счастливым, но разве ты ответил на мой вопрос? Это просто описание человека, благодаря которому и придумана классическая фраза: «Ну как такого не ненавидеть?»
– Не понимаю.
– Ты хочешь сказать, что никогда раньше не слышал следующего стандартного разговора: «Так он хороший спортсмен и работник? И красив в придачу? Только не говорите мне, что он еще и приятный малый, иначе я его точно возненавижу». Вот так говорят реальные люди в реальном мире, Нед, и ты наверняка это знаешь.
– Но я и был приятным малым…
– «Приятный» – это слово из кучи. Ты наваливаешь кучу приятных поступков и думаешь, что от этого становится приятной сама куча? Каким ты был в действительности? Как делал? Действие, вот что определяет человека, не качества.
– Да ничего я не делал.
– Ну, значит, бездействие.
– Вы хотите сказать, что кто-то меня ненавидел?
– Не обязательно ненавидел. Может, попробуем разобраться в этих твоих поворотных моментах по отдельности? Давай забудем о главном, о твоем появлении здесь, и начнем с самого начала. Предположим, что наркотик тебе подсунули, чтобы тебя опозорить. Кто мог от этого выиграть?
– Никто. Да и что можно выиграть на такой ерунде? Это просто огорчило бы тех, кто любил меня, вот и все.
– А, уже хорошо. Не исключено, что это весьма плодотворная мысль. Не исключено, однако, что кто-то получил бы и выгоду более осязаемую. Старшина школы, капитан команды любит красивую девушку и любим ею. Существует немало раздраженных юнцов, до безумия жаждущих любой из трех этих вещей. Кто, например, стал бы старшиной, если бы тебя выгнали из школы за хранение наркотиков?
– Откуда я могу знать?
– Какие-то соображения у тебя должны же быть.
– Ну, Эшли Барсон-Гарленд, возможно.
– Эшли Барсон-Гарленд. Расскажи мне о нем. Все, что вспомнишь. Только по порядку, не кучей.
И Нед рассказал Бэйбу все, что знал об Эшли, заключив рассказ словами: «Но он любил меня, я уверен…» – прозвучавшими не очень убедительно, даже для его ушей.
– Как по-твоему, он не подозревал, что ты просмотрел эти пять приватных страниц, заполненных самыми сокровенными его мыслями?
– Я страшно старался ничем себя не выдать. Нет, вряд ли он знал об этом.
– Ах, Нед. Бедный Нед. Подумай о том, каким ты тогда был. Об этом приятном, улыбчивом юноше. Много ли ты знал? Насколько способен был скрыть хоть что-то? Так ли уж был хитер? Ты что, не понимаешь, что искушенный, издерганный, ожесточенный и поглощенный собой человек вроде самозваного Барсон-Гарленда мог читать в твоей душе легче и яснее, чем ты в его дневнике? Снобы видят социальное унижение, куда бы они ни повернулись, мошенник с первого взгляда понимает, что разоблачен. Да если он и не знал наверняка, можно ли поверить, что не заподозрил!
Нед сердито пожевал нижнюю губу.
– Ладно, пусть так, но почему он должен был меня ненавидеть?
– Напряги воображение.
– Вы, помнится, сказали, чтобы я рассмотрел все бесстрастно. Если я навоображаю бог знает что, чем это поможет?
– Не следует путать воображение с фантазией. Воображение есть способность проецировать себя в разум другого человека. Это самая трезвая и точная способность, какой мы наделены. Прибегнув к услугам воображения, ты сможешь увидеть, что, с точки зрения Эшли, ты обладал всем тем, чем не обладал он. Мой же инстинкт, должен тебе заметить, подсказывает, что он был еще и влюблен в тебя, да только сам того не сознавал.
– Ой, ради всего святого!
– Обдумай еще раз то, что ты прочитал. С таким неистовством мастурбировать в канотье, которое он присвоил… Я не настаиваю, это только теория.
– Да все это только теория.
– Тогда почему она тебя так раздражает?
– Она меня не раздражает… – Колени Неда принялись подпрыгивать, чего давно уже не случалось. Нед придержал их руками. – Ладно, возможно, раздражает. Потому что она бесполезна. Потому что никуда нас не ведет.
– Она раздражает тебя, потому что она не бесполезна, потому что способна привести нас к истине. Истине, состоящей в том, что другие могли видеть тебя и не таким, каким, как ты считал, они тебя видят. Возможно, они находили тебя высокомерным, бездумным, несносным и тщеславным, до того самоуверенным, что даже твои вежливость и обаяние были словно кинжалы, вонзаемые в их бедные, сбившиеся с толку подростковые сердца. Но теперь-то ты взрослый человек и должен уметь воспринимать все это без боли.
– Хорошо, пусть даже так, – сердито сказал Нед. – Но не станете же вы утверждать, будто Эшли Барсон-Гарленд мог дойти до того, чтобы раздобыть наркотик с целью выжить меня из школы. Да он не имел ни малейшего представления о… Кейд! – Нед ударил кулаком по столу, расплющив бумажный кубик. – О господи, Руфус Кейд!
– Ладно, бог с ним, – сказал Бэйб, когда Нед попытался расправить кубик. – Руфус Кейд. Этого имени ты тоже прежде не называл.
– Да он просто пустое место. Я убрал его из сборной школы… нет, это смешно. Никто, никто не может быть таким злопамятным и мелочным, чтобы… хотя он курил марихуану, это я знаю. Постоянно.
– Ну вот, у нас вдруг появились двое юношей с мотивами, пусть даже тривиальными. А у одного из них еще и имелось то, что мы вправе назвать смертельным оружием.
– Вы знаете, – сказал, почти не слушая его, Нед, – если вдуматься, я всегда подозревал, что Руфус меня не любит. Не могу этого объяснить. Что-то такое присутствовало в том, как он отводил в сторону глаза, когда мы разговаривали. Собственно, груб он не был, но я помню, когда мне пришлось вести «Сиротку» обратно в Обан, после смерти Падди… Руфус был на борту и вел себя отвратительно. Думаю, он злился из-за того, что я взял на себя командование яхтой. Меня это по-настоящему удивило и расстроило. Возможно, я был высокомерен. Но вы хотите, чтобы я поверил, будто он и Эшли были этакими безумными Яго, замыслившими уничтожить Отелло? Господи, я же не был Отелло, я был всего-навсего школьником.
– А в чем состояло преступление Отелло? Он был большой, красивый, удачливый. И у него была Дездемона.
– Но Руфус Порцию и в глаза никогда не видел. Эшли познакомился с ней в один день со мной, однако Эшли… я к тому, что по школе вечно ходили слухи, будто он, может быть, ну, вы знаете, со странностями… Это не значит, что я согласен с вашими словами насчет его влюбленности в меня, – торопливо прибавил Нед. – В конце концов, не мог же он любить и ненавидеть меня одновременно.
– Только не говори, что забыл всего Катулла, которого я когда-то пытался втиснуть в твою башку, – сокрушенно сказал Бэйб.
– Odi et amo
– Новая идея, не так ли? – после долгого молчания спросил Бэйб. – Если бы существовало искусство чтения мыслей по лицу человека, я сказал бы, что твои мысли разбегаются, но в конце тоннеля забрезжил свет.
– Гордон. Гордон Фендеман, – медленно выговорил Нед. – Двоюродный брат Порции. Если подумать как следует, то… когда я встретил их в аэропорту… Они вместе отдыхали, и меня царапнуло что-то в том, как он стоял с ней рядом. Не то чтобы ревность, но, помню, мне это не понравилось. Неуютное какое-то было чувство. И Порция сказала после, что так и не прочитала последнюю мою открытку, потому что Гордон испортил ее. Случайно, объяснила она, но, может быть, и не случайно.
Бэйб внимательно выслушал все, что смог рассказать о Гордоне Нед.
– Давай посмотрим, верно ли я все понял, – предложил он. – В день, когда ты вернулся из Шотландии, а Порция с Гордоном из Италии, Эшли и Гордон
