себя пальцем в грудь и сообщает мне: - Исмаил истал абрек, потому что турьма бежаль. - указывая на меня холодно иронизирует. - А джебраил - абрек, - перекрестил он ме имя на азиатский лад, - ат дому бежаль. - Покачивая головой из стороны в сторону, он вдохновенно наставляет меня. - Такой не хорошо! Такой волшебный цветок ни какой гора нету! Твоя башка болной, бешиний фантазий! Тибэ учиться надо. Ученый будешь, писатель будешь, настоящий джигит будешь! - Последнюю фразу он произносит с особым чувством гордости, хотя и пытается убедить меня навсегда отказаться впердь убегать из дома и больше никогда не помышлять об этой глупой затеи с цветком. Он по-братски назидательно разъясняет мне про незавидное житие отверженного, рассказывает о своей нелегкой доле: 'Мой брат Ваха Усть - Каменогорск на машина пшеница базар таскал'... Дэсат лэт турма сажал... хотел его выручатэ - мой тоже дэсат лет давал... за драка... Я слушаю его, соглашаюсь с его доводами, преодолевая с трудом, охватившую меня вдруг зевоту и сонливость. Отогревшись на солнце, я начинаю все же сдаваться и понемногу засыпать под его ровную гортанную речь, отдающейся стозвоном в моем не совсем еще отягощенном сном сознании: 'Мой брат Ваха Усть - Каменогорск на машина пшеница базар таскал'... Проснулся я на закате дня. Ежась от холодного ветра, я подувшего к вечеру с дальних белоснежных вершин гор, я спешно облачаюсь в высушенные на солнце свои ветхие одежды и бегу вниз на запах костра. Внизу на спуске к реке жарко полыхает с треском костер из сухого краснотала и горючей таволоки. Переходи наша сторона, кунак! - Позвал меня Исмаил, суетившийся около костра. Я подошел к нему и присел на корточки у огня с подветренной стороны, активно греясь, подставляя ладони к желтым языкам пламени. Встретил он меня приветными словами. - Видишь, шашлык жарим из рыба! - И тут же хлебосольно предложил мне, указывая на свою бурку, где стопкой была сложена приготовленная им пища. - Садись, кунак! Хлеб кушай, балык кушай, сарамсак кушай! Пока я спал безмятежно, он где-то раздобыл уже несколько кукурузных лепешек, наловил чем-то целый тюрбан (самотканый спаренный вещьмешок, из грубой овечьей шерсти, который навьючивается сзади седла у крупа лошади) еще живых здоровенных османов (хариусов), да и успел еще нарвать целую охапку горного лука, что растет на южном склоне, находящемся от нас на приличном расстоянии. 'В два конца, пожалуй, не менее десяти километров будет', мысленно прикинул я. - И где ты все это успел раздобыть, Исмаил? - удивленно спросил я чеченца. - Аха-ха-ха, - весело захохотал он, но вдруг помрачнев, с горечью ответил мне, обводя рукой все урочищею - Издес моя книзь! Издес моя владений! - От него я узнал, что кукурузные лепешки ему приносят из аула в саклю, построенной им в пещере под водопадом, его невеста красавица Залиха. Скоро плачу калым, и Залиха будет мой жена! - радостно сообщил он мне о своем твердом намерении жениться на ней. - А зачем тебе платить калым? Разве ты не можешь ее похитить? спросил я его, недоумевая, и добавил восхищенно: - Вон ты такой смелый и сильный джигит! Такой не одну девушку сможет завлечь и похитить! На это он ответил мне с усмешкой, что многих девушек иметь запрещает мусульманский закон (шариат). А чтобы жениться на Залихе ему нужно обязательно заплатить калым по той причине, что ее отец вместе с его отцом были расстреляны как враги народа коммунистами Сталина еще во время их насильственного выселения с Кавказа. Одна лишь старая больная мать осталась у нее, и он должен всячески помочь ей, а уж полагающуюся сумму калыма за дочь уплатить сам бог велел. - А где же ты взял столько много рыбы? - назойливо допытывался я, уминая подряд все его угощенья. - На рыба мордочка ставим, на край арык, такой длинный корзина из тала, пояснил он, отвечая на мой вопрос, тем самым открывая причину своего появления здесь в полуденный час. Оказывается, он ежедневно в обеденную пору, когда пригреет солнце, начинает собирать свой рыбный улов вдоль верховья реки, проверяя примитивные свои рыболовные снасти, установленные им во всех родниковых притоках, куда особенно любит забираться эта царская рыба. - А когда ж ты успел привести сарамсак? - не унимаюсь я любопытствовать. - Сарамсак принесет мой аргамак 'Кавказ', как птица летит 'шайтан'! горделивый взгляд его скользнул по ущелью в долину, где фыркая ноздрями, пасся невдалеке на зеленой полянке, отливаясь на солнце, вороной его конь - его верный товарищ и друг. Когда совсем стемнело, из предосторожности, чтобы не засветиться лишний раз, Исмаил на своем Кавказе отвез меня в поселок лихо, 'с ветерком', аж сердце с непривычки замирало. На прощанье, одарив меня теплой бараньей буркой, он, хлопая меня по плечу своей сильной ладонью, свесившись с седла, нежно по-братски сказал мне: - Если тэбэ кто забижайт будет, скажи, что ты мой мой младший брат! Тогда никто тэбэ никогда не тронит! Округ все изнают какой иест абрек Исмаил! Этим он хотел сказать, что в о всем районе нет ни одного животного из людей, которого б в случае чего, он не встряхнул бы за хохолок...
ДРУЖБА Друг моего друга - мой друг! Враг моего врага - мой друг! (неписаные правила жизни)
Когда-то еще Цицерон говорил, что дружба бывает только между честными людьми, что настоящие друзья не требуют ничего во имя дружбы, а делают все возможное друг для друга... 'Если найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего, мудрого, превозмогающего все невзгоды, - идти с ним, радостный и вдумчивый', - учит индусская Дхамапада. От себя ж я хочу лишь добавить, что дружба меж людьми устанавливается и проверяется самой жизнью: одних - кто искренен и честен - щедро награждает; других - кто лжив и корыстолюбив - сурово наказывает. Наша дружба с Измаилом родилась в тот момент, когда он по зову, терпящего бедствие, рискуя собственной жизнью, кинулся мне на выручку, чтобы вызволить меня из водного плена; дружба с Юсупом, моим сверстником азиатом - зарождалась в уличной драке, где он, не раздумывая, встал на мою сторону, спина к спине и защищал меня как мог, только потому что в потасовке с его соплеменниками я был один, а моих супротивников - много, хотя до того и не был вовсе знаком со мной и не знал причину возникновения конфликта. Сразу после той драки, когда мы с ним отмывали у ручья свои окровавленные носы и ссадины, я рассказал ему о своей дружбе с арбеком. - Если узнает Измаил, что они на меня целой оравой напали - не сдобровать им тогда... - А за что они придрались к тебе? Ты им 'дорогу перешел' что ли? - Да не... их просто бесит моя независимость... Хотят верх держать над всеми, а я им противостою. Да тут еще директор школы направил их на меня за то, что зимой я 'увел' его фабричные лыжи с сарая, чтоб в горах покататься. - Чужое, согласись, не хорошо брать без спроса... Может черт попутал? - Лыжи-то не его, а школьные! Он сам их прикарманил жмот. Он что собака на сене - и сам не гам, и другим не дам; сам не ездит на них и другим не дает. Все равно они от времени потрескаются и пропадут. - Дохлое дело выходит у нас с тобой как в школу пойдем. Каждый день тогда придется сними выяснять отношения на кулаках... Они такие верзилы... - Один битый, двух небитых стоит! Так что, Юсуп, не дрейф! - Да я и не дрейфу, только стыдно будет в школу ходить с 'фонарями'. - Я завтра же отправлюсь в горы к Измаилу, пусть он меня самбо и боксу обучит. Он мастер спорта и раньше даже за сборную команду по эти видам выступал на соревнованиях. И потом посмотрим еще кто кому 'фонарей' навешает... - Возьми меня с собой! Я тоже хочу научиться драться! - Нет, Юсуп, не обижайся. Я поклялся ему, что ни одна живая душа не узнает от меня к нему дороги. Сам понимаешь, не маленький, если схватят его, что с ним будет... За лето научусь и тебя научу... - раз нельзя, значит нельзя - какая тут может обида, да и меня все равно надолго не пустив на джайляу: надо начинать уже заготовку сена и курая на зиму. - Хорошо, будь по-твоему... Придя с работы поздно вечером и увидя меня с распухшим носом и огромным фингалом под глазом, мать испуганно кинулась ко мне с расспросами: - 'Кто это тебя, сынок, так 'музданул'? Без глаз ведь мог остаться! Опять небось своевольник подрался? Сколь раз тебе говорить можно, чтоб ты не смел связываться с этими басурманами! Где тебе с ними справиться. У тебя ж одна шкура, да кости: ветер дунет - шатается, а поди ж ты никому ни в чем спуску не даешь, никому уступить не хочешь. Весь в деда Кузьму - тот тоже страсть как охочь был до кулачук, - один супротив 'стенки' выходил. Дак он же двужильным был: силища бычья, а уж ловок-то, ловок как черт, где тебе до него равняться! Бывало дедушка твой по 'стенке' пройдется - снопами кулачники валяются, - под стать был твоему чеченцу - побратиму'... - Завтра же утром уйду на все каникулы в горы к Измаилу сил набираться и ловкости обучаться раз у меня отца и деда извели коммунисты гады, насупившись, твердо заявил я. Мать не стала возражать против моего решения - знала упрямство моего характера, знала, что ни какими мольбами не удержать меня, - да и какой матери не лестно видеть собственное дитяти мужественным человеком, если даже это сопряжено с ее великим переживанием. - Камень, а не ребенок, - только и проронила она сквозь слезы, утирая концом косынки глаза. - Гостиница б ему какого дорогого передать за твое спасение, пусть не обессудит, - у нас ничегошеньки нет, а вот из съестного что-нибудь к утру соберу: чем богаты, тем и рады. с восходом солнца, перекинув через плечо увесистую торбу с гостиницами для Измаила, я отправился в горы. По пути туда я не преминул заскочить в колхозное овощное поле и прихватить там еще кое-что из ранней зелени... Догрузившись основательно, я продолжил свой путь по известной лишь мне одному, нехоженой тропе, размахивая впереди себя над травой с заостренным концом палкой, разгоняя притаившихся там аспидов, чтоб не ужалили они меня за босую ногу. Несмотря на свою тяжеленную ношу, я почти ни разу не
