Тайна желтой комнаты

виден его след на полу и даже на циновке, которая в этом месте немного сдвинута и сильно помята. Волокна соломы, оторванные совсем недавно, также свидетельствуют о пребывании убийцы под кроватью.

— Да, да, это нам известно, — сказал г-н де Марке.

— Возвращение убийцы под кровать доказывает, что кража была не единственным мотивом появления этого человека, — продолжал этот удивительный мальчишка-журналист. — Только не говорите мне, что он спрятался там, заметив в окно прихожей то ли папашу Жака, то ли господина Станжерсона с дочерью, возвращавшихся во флигель. Ему гораздо легче было бы забраться на чердак и, спрятавшись там, дождаться удобного случая, чтобы бежать, если бы в намерения его входил только побег. Нет и нет! Убийце необходимо было попасть в Желтую комнату…

Тут вмешался начальник полиции:

— Неплохо, совсем неплохо, молодой человек! Поздравляю… И если нам пока еще неизвестно, каким образом убийце удалось уйти, мы уже проследили шаг за шагом, как он попал сюда, и видим, что он здесь делал: совершил кражу. Но что же он украл?

— Вещи необычайно ценные, — ответил репортер.

В этот момент мы услыхали крик, раздавшийся в лаборатории. Мы бросились туда и увидели господина Станжерсона. С блуждающим взглядом и трясущимися руками он показал нам на нечто вроде книжного шкафа, который он только что открыл: там было пусто.

В ту же минуту профессор упал в кресло, придвинутое к письменному столу, и простонал:

— Опять, опять меня обокрали… — И крупная одинокая слеза скатилась по его щеке. — Только прошу вас, ни слова не говорите моей дочери… Ей это доставит еще большее огорчение, чем мне… — И, глубоко вздохнув, он продолжал горестным тоном, которого мне никогда не забыть: — Впрочем, какое это теперь имеет значение… Лишь бы она осталась жива!

— Она будет жить! — с удивительно трогательной интонацией промолвил Робер Дарзак.

— А мы обязательно найдем похищенные вещи, — добавил г-н Дакс. — Но что же все-таки хранилось в этом шкафу?

— Двадцать лет моей жизни, — едва слышно произнес знаменитый профессор, — или, вернее, нашей жизни: моей и дочери. Да, самая ценная документация, самые секретные описания наших опытов и трудов, собранные за двадцать лет, были заперты здесь. Это были поистине отборные, самые важные бумаги среди стольких других, хранящихся в этой комнате. Поверьте, это невосполнимая потеря не только для нас, но и для всей науки. Все этапы, через которые мне пришлось пройти, чтобы получить неопровержимое доказательство распада материи, были нами тщательнейшим образом описаны, классифицированы, аннотированы, проиллюстрированы фотографиями и рисунками. И все это складывалось здесь. Чертежи новых трех аппаратов, один из которых предназначался для изучения сокращения объема предварительно наэлектризованных тел под воздействием ультрафиолетовых лучей; другой должен был делать видимой потерю электрозаряда под воздействием частиц распавшейся материи, которая содержится в газах, источаемых пламенем при горении; третий — очень изобретательно сконструированный новый электроскоп — дифференцирующий конденсатор; целый сборник документов, отражающих кривую наших поисков основных особенностей промежуточной между весомой материей и невесомым эфиром субстанции; двадцать лет опытов в области внутриатомной химии и малоизученного закона сохранения веса веществ; рукопись, которую я собирался опубликовать под названием „Страдающие металлы“. И много чего другого — всего и не припомнишь. Человек, который приходил сюда, отнял у меня все: и дочь, и мои труды… Сердце и душу мою…

И великий Станжерсон заплакал, как ребенок.

Мы молча стояли вокруг, взволнованные этой безмерной скорбью. Г-н Робер Дарзак, прислонившийся к креслу, в которое рухнул профессор, безуспешно пытался скрыть свои слезы, на какое-то мгновение это чуть было не пробудило в моей душе симпатию к нему, несмотря на инстинктивное неприятие, которое вызывали у меня странное поведение и зачастую необъяснимое волнение этого загадочного персонажа.

Один лишь г-н Жозеф Рультабий, словно его драгоценное время и возложенная на него здесь, на земле, миссия не позволяли ему пассивно сострадать людской печали, подошел, сохраняя полное спокойствие, к пустому шкафу и, указав на него начальнику полиции, нарушил благоговейное молчание, с которым мы внимали горестным сетованиям великого Станжерсона. Неизвестно зачем он стал объяснять нам, что навело его на мысль о краже; этому, по его словам, способствовало два обстоятельства: обнаруженные им в туалете следы, о которых я говорил выше, и пустой шкаф в лаборатории. Он говорил, что только заглянул в лабораторию, однако первое, что ему бросилось в глаза, это странная форма шкафа, его несомненная прочность, его железная конструкция, призванная уберечь шкаф от случайного пожара, и, кроме всего прочего, тот факт, что на железной дверце такого шкафа, само предназначение которого — сохранность вещей, представляющих особую ценность, висел ключ. Обычно сейфы держат не для того, чтобы оставлять их открытыми… В конечном счете этот самый ключик с очень сложной медной головкой и привлек, по словам г-на Жозефа Рультабия, его внимание, а наше, наоборот, усыпил. У всех остальных, то есть у нас, кто уже вышел из детского возраста, само наличие ключа в замке вызывает чувство успокоенности, тогда как у г-на Жозефа Рультабия, несомненного гения — как говорит Жозе Дюпюи в своем романе „Пятьсот миллионов гладиаторов“: „Что за гений! Что за дантист!“ — наличие ключа в замочной скважине вызвало мысль о краже. И вскоре мы узнали почему.

Но прежде чем поведать вам об этом, я должен сообщить, что г-н де Марке показался мне не в меру задумчивым — очевидно, он не знал, радоваться ему тому обстоятельству, что скромный репортер помог правосудию сделать новый шаг в расследовании этого дела, или огорчаться, что шаг этот сделан не им самим. В нашей профессии такие досадные промашки — не редкость, однако мы не имеем никакого права проявлять малодушие и должны переступать через свое самолюбие, когда речь идет о всеобщем благе. Поэтому г-н де Марке сумел преодолеть себя и счел вполне уместным присоединить наконец свои комплименты к похвалам г-на Дакса, который не скупился на них, буквально превознося г-на Рультабия. Мальчишка только пожал плечами и сказал:

— Да будет вам!

Я бы с удовольствием влепил ему пощечину, особенно после того, как он добавил:

— Хорошо бы, сударь, спросить г-на Станжерсона, у кого обычно хранился этот ключ!

— У моей дочери, — ответил г-н Станжерсон. — И с этим ключом она никогда не расставалась.

— А! Тогда это меняет дело и никак уже не соответствует концепции г-на Рультабия! — воскликнул г-н де Марке. — Если мадемуазель Станжерсон никогда не расставалась с ключом, убийца, стало быть, поджидал в эту ночь мадемуазель Станжерсон в ее комнате, чтобы украсть у нее этот ключ, и кража могла иметь место лишь после покушения! Однако после покушения в лаборатории находились четыре человека!.. Нет, я больше решительно ничего не понимаю!.. — И г-н де Марке повторил с неистовой яростью, знаменовавшей для него вершину упоения, ибо не помню, говорил ли я вам, что никогда не бывал он так счастлив, как в те минуты, когда ничего не понимал: — Решительно ничего!

— Кража, — возразил репортер, — могла иметь место лишь до покушения. В этом нет сомнений по причине, известной вам, и еще по ряду других причин, известных мне. А кроме того, когда убийца проник во флигель, у него уже был ключ с медной головкой.

— Этого не может быть, — тихонько сказал г-н Станжерсон.

— Очень даже может быть, сударь, и вот вам доказательство.

С этими словами этот чертенок вытащил из кармана номер „Эпок“, датированный 21 октября (напоминаю, что преступление было совершено в ночь с 24-го на 25-е), и, показав нам объявление, прочитал его:

— „Вчера в магазине „Лув“ была потеряна дамская сумочка из черного атласа. В этой сумочке находились различные предметы, в том числе маленький ключик с медной головкой. Лицу, нашедшему его, будет выплачено большое вознаграждение. Это лицо должно писать до востребования, почтовое отделение 40, М. А. Т. И. С. Н.“.

Не скрывается ли под этими буквами мадемуазель Станжерсон? И этот ключ с медной головкой — не тот ли это ключ?.. Я всегда читаю объявления. В моем ремесле, так же как и в вашем, господин судебный