возможно, скроется, но, может быть, мне удастся спасти мадемуазель Станжерсон? А что, если убийца сегодня вовсе не убийца? Дверь была открыта, чтобы он мог войти. Но кем? И снова закрыта. Кем? Он вошел этой ночью в спальню, дверь которой наверняка была заперта изнутри, ибо мадемуазель Станжерсон каждый вечер запирается в своих апартаментах вместе с сиделками. Кто повернул ключ в замке, чтобы впустить убийцу? Сиделки? Две верные служанки — старуха горничная или ее дочь Сильвия? Это маловероятно. К тому же они спят в будуаре, и мадемуазель Станжерсон, крайне обеспокоенная и крайне осторожная, как сказал мне Робер Дарзак, сама следит за своей безопасностью, с тех пор как стала чувствовать себя достаточно хорошо и может передвигаться по комнатам в своих апартаментах, откуда я ни разу не видел, чтобы она выходила. Это внезапное беспокойство и эта осторожность мадемуазель Станжерсон, поразившие г-на Дарзака, заставили и меня тоже призадуматься. Нет ни малейшего сомнения в том, что, когда произошло покушение в Желтой комнате, несчастная
Если за этой дверью царит такая тишина, значит, она необходима кому-то! И значит, мое вмешательство может принести скорее зло, чем пользу? Почем я знаю? А что, если мое вмешательство в эту минуту послужит причиной преступления? Ах, как бы увидеть и узнать, не нарушая этой тишины!
Я выхожу из прихожей. Иду к центральной лестнице и спускаюсь по ней, вот я уже в вестибюле, я бегу, стараясь как можно меньше шуметь, к маленькой комнатке на первом этаже, где после покушения во флигеле спит теперь папаша Жак.
Он уже одет, глаза его растерянно блуждают. Его ничуть не удивило мое появление, он говорит, что встал с постели после того, как услышал крик Божьей твари и еще шаги в парке. Да, да, шорох шагов у себя под окном. Тогда он выглянул в окно и увидел, как мимо проскользнул черный призрак. Я спрашиваю, есть ли у него оружие. Нет, с тех пор как следователь забрал его револьвер, у него нет больше оружия. Я тащу его в парк через маленькую дверь черного хода. Скользим вдоль стены замка до самого того места, где находится окно спальни мадемуазель Станжерсон. Там я велю папаше Жаку прижаться к стене и не двигаться, а сам, воспользовавшись тем, что луна в этот момент скрылась за облаком, встаю напротив окна, но за пределами отбрасываемого им квадрата света; окно полуоткрыто. Из предосторожности? Чтобы иметь возможность быстро уйти через окно, если кто-то войдет в дверь? О-о! Тот, кто решится выпрыгнуть из этого окна, имеет все шансы сломать себе шею! А что, если убийца прихватил с собой веревку? Он должен был все предусмотреть… Ах, знать бы, что происходит в этой комнате!.. Проникнуть в тайну ее молчания!.. Я возвращаюсь к папаше Жаку и шепчу ему на ухо одно только слово — „лестница“. С самого начала я, конечно, сразу подумал о дереве, которое неделю назад уже служило мне наблюдательным пунктом, но я тотчас же заметил: окно полуоткрыто таким образом, что на этот раз, взобравшись на дерево, я не смогу увидеть того, что происходит в комнате. К тому же я хочу не только видеть, но и слышать, а в случае необходимости еще и… действовать…
Папаша Жак, весь дрожа от волнения, исчезает на мгновение и тут же возвращается, но без лестницы, еще издали подавая мне знаки и широко размахивая руками, чтобы я скорее шел к нему. Когда я очутился рядом с ним, он прошептал:
— Ступайте за мной!
Обогнув замок, мы подошли к донжону, и только тогда он сказал:
— Я ходил за лестницей в нижний зал донжона, куда мы с садовником складываем разные ненужные вещи. Дверь донжона оказалась открытой, и лестницы там не было. Когда я вышел, светила луна, и вот где я ее нашел!
Он показал мне лестницу, стоявшую в другом конце замка, она была прислонена к выступу, служившему опорой террасе, находящейся под окном, которое я обнаружил открытым. Из-за террасы я и не смог разглядеть лестницы… При помощи этой лестницы можно было с легкостью проникнуть в сворачивающую галерею второго этажа, и у меня не оставалось сомнений, что именно этот путь избрал незнакомец.
Мы бежим к лестнице, но в тот самый момент, когда мы уже собираемся ухватиться за нее, папаша Жак показывает мне на полуоткрытую дверь маленькой комнатки первого этажа, расположенной округлым выступом в конце крыла замка, потолком которой и служит та самая терраса, о которой я упоминал. Папаша Жак легонько толкает дверь, заглядывает внутрь и говорит мне едва слышно:
— Его нет здесь.
— Кого?
— Лесника! — И продолжает, снова приникнув к моему уху: — Вы же знаете, что лесник спит в этой комнате с тех самых пор, как начался ремонт донжона!..
И снова все тем же красноречивым, многозначительным жестом показывает мне на полуоткрытую дверь, лестницу, террасу и окно в сворачивающей галерее, которое я недавно закрыл.
О чем я думал в тот момент? Да было ли у меня время думать? Я скорее чувствовал, чем думал…
Что же подсказывали мне мои чувства? Если лесник сейчас наверху, в спальне (я говорю „если“, ибо ничто, кроме этой лестницы и этой пустой комнаты, не давало мне в ту минуту основания заподозрить в чем-либо лесника), если он там, то ему и в самом деле пришлось подняться по этой лестнице и влезть в это окно, так как находящиеся за его новой комнатой помещения, занятые семьей метрдотеля и кухарки, а также самой кухней, преграждали ему внутри замка дорогу в вестибюль и на лестницу… Если это лесник прошел здесь, то ему вовсе не трудно было под каким-нибудь предлогом войти вчера вечером в галерею и проследить за тем, чтобы обе створки окна были плотно закрыты изнутри, но не заперты, и стоило ему толкнуть их снаружи, как окно открылось — и он смог пробраться в галерею. Эта необходимость оставить окно незапертым изнутри значительно сужала круг лиц, которых можно было заподозрить в преступлении. Убийцей неизбежно должен был быть кто-то из своих, если, конечно, исключить сообщника, а в сообщника я не верю, или… или, скажем, сама мадемуазель Станжерсон проследила за тем, чтобы окно осталось незапертым изнутри… Однако что же это за секрет — страшный, видимо, секрет, — который вынуждает мадемуазель Станжерсон сметать преграды, стоящие на пути ее убийцы?
Я хватаю лестницу, и вот мы снова бежим к задней стене замка. Окно спальни все еще полуоткрыто, шторы задернуты, но не совсем плотно, и широкая полоса света падает на лужайку к моим ногам. Я подставляю лестницу к окну спальни и почти уверен, что сделал это бесшумно. Папаша Жак остается у подножия лестницы, а я потихоньку лезу по ней со своей дубинкой. Стараясь не дышать, я с величайшей осторожностью поднимаю и переставляю ноги. Внезапно набегает тяжелая туча, и снова разражается ливень. Повезло. И вдруг, когда я уже добрался до середины лестницы, меня останавливает зловещий крик Божьей твари. Мне кажется, что крик этот прозвучал где-то позади меня, всего в нескольких метрах. А если это сигнал? Если какой-то сообщник убийцы увидел меня на лестнице? Быть может, этот крик призывает убийцу к окну! Вполне вероятно!.. Вот ужас, человек этот у окна! Я чувствую над собой его голову, слышу его дыхание. А я… я не могу взглянуть на него. Малейшее движение головой — и я пропал! Увидит ли он меня? Опустит ли в темноте голову? Нет!.. Уходит… Он ничего не заметил… Я скорее чувствую, чем слышу, как он крадучись идет по комнате, и решаюсь подняться еще на несколько ступенек. Голова моя теперь находится на уровне каменного подоконника, лоб — выше подоконника, и взгляд проникает сквозь просвет между шторами.
Убийца здесь, он сидит за маленьким столиком мадемуазель Станжерсон и пишет. Я вижу его со спины. Перед ним стоит свеча, но, так как он склонился над пламенем этой свечи, свет отбрасывает тени, искажающие его облик. Я вижу лишь чудовищную, сгорбленную спину.
Вещь поразительная: мадемуазель Станжерсон там нет. Постель ее не разобрана. Где же она спит этой ночью? Наверняка в соседней комнате, вместе со своими сиделками. Таково мое предположение. Я радуюсь тому, что человек этот находится здесь один. Можно спокойно, на холодную голову готовить ему западню.
Однако кто же этот человек, который пишет там, у меня на глазах, расположившись за этим столом,
