— Часть из них — бывшие рабы. Многих живущих у нас чернокожих мой отец купил на новоорлеанских аукционах.
Рэчел вздрогнула, пытаясь представить себе, как это, должно быть, больно и унизительно — чувствовать себя чужой собственностью, вещью, которую продают и покупают по чьей-то прихоти.
— Но теперь они свободны?
Мэтью кивнул.
— С того самого дня, когда отец женился на моей матери, — пояснил он. — Я говорил вам, что мама родом из Филадельфии, помните? Так вот, сама мысль о владении живой собственностью претила ей, и она согласилась принять предложение моего отца лишь при условии, что он освободит своих рабов.
— О, как замечательно! — воскликнула Рэчел. — Значит, он очень любил ее, раз совершил ради нее подобный поступок, а ваша мама не побоялась рискнуть собственным счастьем, отстаивая свои принципы.
— Oui[13], отец действительно любил маму очень сильно. И за это, — подчеркнул Мэтью, — его весьма порицали друзья, которые просто не могли понять, как он может так поддаваться ее влиянию. Это шло вразрез с устоями общества, воспитавшего его.
— Тогда я вдвойне восхищаюсь вашим отцом — за его мужество, — улыбнулась Рэчел. — Я хорошо знаю, какой смелости порой требует любовь. Мои родители многое принесли в жертву, чтобы быть вместе и даже покинули родину, не желая больше жить среди людей, взирающих на них с осуждением.
— Стало быть, у нас с вами много общего, — сказал Мэтью, протянув руку и накрывая широкой ладонью ее маленькую ручку. Белоснежная кожа Рэчел сильнее оттенила его бронзовый загар.
Раздался новый удар грома и, выдернув руку, Рэчел поднялась и снова подошла к французскому окну. Повернув медную ручку, она открыла его и вдохнула влажный воздух, глядя, как струи дождя колотят по камням внутреннего дворика.
Мэтью поднялся вслед за ней и встал у нее за спиной. Несмотря на ее широкий кринолин, он почти что прижимался к ней, так, что Рэчел ощущала тепло его тела. Это тепло, казалось, обволакивает ее.
Осторожно, слегка касаясь шелка ее блузки, пальцы Мэтью скользнули по плечу Рэчел, по ее локтю и, наконец, достигли ее руки. Он поднес эту трепещущую ручку ко рту и нежно коснулся ее губами.
Рэчел вздрогнула, по ее телу побежали мурашки. Никогда еще никто не прикасался к ней так интимно- ласково. А это прикосновение было легким и нежным, словно перышко скользнуло по ее коже.
— Рэчел, — прошептал он ей на ухо, поворачивая ее лицом к себе.
Он наклонил голову и захватил ее рот своими губами, сначала нежно, словно не желая пугать ее. Не встретив сопротивления, он пошел дальше, раздвигая ее губы и углубляя поцелуй, в то время, как его руки обвились вокруг нее, все теснее прижимая девушку к его возбужденному телу.
Рэчел почувствовала, что в ней разгорается какое-то бурное пламя и заставляет ее голову кружиться от наслаждения. Глаза ее закрылись, и она полностью отдалась переполняющим ее и доселе незнакомым ощущениям. Ничего подобного она еще не испытывала, и губы Мэтью творили с ней странные вещи: окружающий ее реальный мир куда-то отодвинулся, и она парила в бесконечном пространстве.
В стремлении прижать его еще ближе ее руки двигались по его широкой спине, пальцы перебирали материю его сюртука. Затем она обхватила одной рукой его затылок, запустив пальцы в блестящие черные волосы. Они оказались густыми и шелковистыми.
Мэтью оторвался от губ Рэчел и принялся покрывать нежными поцелуями ее шею, которую расстегнутые пуговицы блузки оставили открытой. Одной рукой он обвил ее талию, второй поддерживал ее затылок, так что его ладонь исчезла в волнах ее длинных пышных локонов.
— Oh, ma belle[14], — выдохнул он ей на ухо, его хриплый шепот напоминал удовлетворенное мурлыканье сытого кота.
— Tu es charmante, ravissante[15], — продолжал он нашептывать, перейдя на язык своих предков. — Je te dйsire, ma bien-aimйe[16].
Вдруг Рэчел вынырнула из тумана, в который погрузили ее ласки Мэтью. При звуке французских слов, произнесенных этим низким, завораживающим голосом, ее сердце словно сжала ледяная рука. Не эти ли самые слова он нашептывал по ночам своей любовнице, Доминике?
Взволнованная, она уперлась руками в его мощную грудь, стремясь высвободиться из его объятий и одновременно негодуя на самое себя. Что с ней приключилось? И что он теперь о ней думает?
Почувствовав ее внезапное сопротивление, Мэтью выпустил ее из своих объятий.
— Что случилось, ma belle? — его голос звучал по-прежнему хрипло.
Сердце Рэчел колотилось, дыхание прерывалось, но она изо всех сил старалась овладеть собой.
— Говорите, пожалуйста, по-английски, — потребовала она, но голос ее слегка дрожал. —
Или вы, быть может, путаете меня со своей belle amie[17]?
Она отошла от него и снова уселась в свое кресло, желая, чтобы между ними оставалось некоторое расстояние.
Вновь обретя способность дышать спокойно, Мэтью ответил:
— Ни в коем случае, cherie.
Он закрыл окно и последовал за Рэчел.
— Вы давно содер… вы давно с ней? — Рэчел все еще трепетала от его колдовских, пьянящих поцелуев. Они подействовали на нее подобно глотку обжигающего отцовского виски, против ее воли ударявшего ей в голову.
— С тех пор, как ей минуло семнадцать.
Кровь бросилась в лицо Рэчел. «Шесть лет, — подумала она. — Мэтью уже шесть лет с ней!»
Эта мысль так ошеломила ее, что она лишилась дара речи.
— Вы ничего больше не хотите мне сказать? — допытывался Мэтью.
Рэчел подняла на него взгляд.
— А что я могу сказать? — беспомощно спросила она. — Я не должна вмешиваться не в свое дело.
— Нет, — возразил Мэтью. — Вы не правы, Рэчел.
— У вас есть… — тут она замолчала, переводя дыхание, — у нее есть дети?
Про себя она молила небо о том, чтобы ответ оказался отрицательным.
— Детей нет, — коротко ответил Мэтью.
Рэчел вздохнула с облегчением:
— Вы любите ее?
Она страшилась ответа, но чувствовала, что должна знать правду. Особенно теперь, когда поцелуи Мэтью продолжают пылать на ее коже. Неужели ее сердце могло так ошибиться, приняв его за мужчину, предназначенного ей судьбой? За ее единственную и вечную любовь?
Несколько мгновений Мэтью взвешивал свой ответ.
— И да, и нет.
Лицо Рэчел выразило изумление.
— Что это значит? — пробормотала она.
— Это значит, что я люблю Доминику, забочусь о ней, — пояснил он. — Она была мне добрым другом, участливой наперсницей.
Мэтью подошел вплотную к креслу, в котором сидела Рэчел, и опустился на одно колено.
— И это значит, — продолжил он, — что я в нее не влюблен. — Так же, — завершил он свои объяснения, — как и она в меня.
— Вы уверены?
— Абсолютно, — ответил Мэтью.
Гроза за окном начала стихать, порывы ветра стали слабее, и шум дождя тоже изменился: он уже не обрушивался на землю с грохотом, а барабанил тихонько и ритмично. Ярость небес улеглась, и воздух вновь становился густым и жарким.
Несколько секунд прошло в молчании, а потом Мэтью снова заговорил.
— Я порву с Доминикой, — пообещал он.
Рэчел не поверила своим ушам.
— Порвете?
